Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания

Жизнь вынужденного эмигранта, к тому же, как мы, перенесшего такие потрясения, представляет собой жесточайшее испытание. Она не знает пощады и безжалостно сметает с дороги отстающих и оробевших. Ее надо одолевать, стиснув зубы, по шажку, до последнего дыхания. По сравнению со своими товарищами и вообще людьми его положения мой муж вел вполне рассеянную жизнь; его никогда не припирали к стенке, он никогда не работал через силу. Свою семью он препоручил моим заботам; никаких определенных обязанностей у него не было, эмиграцию он воспринимал как затянувшийся отпуск. Приятные ему люди, чьим обществом он дорожил и чье постоянное присутствие в доме я была вынуждена терпеть, держались совершенно иных представлений о жизни, нежели мои. Их духовные запросы были скудны, в заботах о хлебе насущном главными для них были передышка и развлечение, в чем муж охотно составлял им компанию. Было совсем мало общего между мною и молодежью этого состава, с которой Путятин был заодно. Чтобы удержать в себе нажитое воодушевление, мне следовало сторониться эмигрантской повседневности, ничего не знать об их взглядах на жизнь и политических теориях, но в наших обстоятельствах это было совершенно невозможно. Фактики и эпизодики, жалкие каверзы так и липли ко мне и что то начинали значить. Я пыталась выказать недовольство таким положением вещей, даже намекала на могущие быть серьезные последствия, однако все это не производило никакого действия. Мне не хватало сильных слов, чтобы объясниться, а спорить я не люблю, и я затихла в ожидании чуда, способного переломить неизбежный ход событий. Изнемогая от свалившихся на меня проблем, порою я была готова сдаться, но слишком многое было поставлено на карту, чтобы я могла уступить.

И наконец настал день, когда я поняла, что больше так не могу. Терпение мое истощилось, ни на какие уступки я не пойду. Я пойду той единственной дорогой, которая выведет меня к сносной и достойной жизни в изгнании. После нескольких бурных и мучительных дней, надорвав сердце сожалениями и угрызениями, но преисполненная решимости действовать, я решила одна уехать из Парижа и спокойно обдумать свое положение. Я поехала в Шотландию к Люси Марлинг и уже с нею в Гаагу, где сэр Чарльз был британским посланником. К тому времени я была совершенно вымотана работой, обязательствами и переживаниями и могла думать только об отдыхе. На время я забыла даже про свою мастерскую, поручив ее свекрови.

Свободная от всех своих обязанностей, я с восторгом отдалась простым радостям покоя и укромности. Со временем придется принимать важные решения, а пока я не думала о них; я вообще ни о чем не думала. Последние недели в Париже были до невозможности тягостным и унизительным кошмаром, и единственным подтверждением реальности этого кошмара были почти ежедневные длинные письма. Всякий раз они выбивали меня из колеи, но я знала, что, прояви я сейчас слабость, я вернусь к прежнему, какие бы обещания ни давались в тех письмах. Это не была ссора. Это была принципиальная разность воззрений, и устранить ее мало было одного примирения. Пока что я была слишком слаба, чтобы задуматься, на каких новых основах могли бы продолжиться наши отношения. И единственное, что мне было нужно сейчас, это уединение, место, где я буду предоставлена одной себе, где я буду думать только о своем, а не о том, что мне навязывают.

Во всем отличная от Парижа Гаага представляла идеальное убежище. Британская миссия располагалась в здании, чей импозантный, серого камня фасад выходил на тихую узкую улочку. Дом был построен еще во времена испанского владычества. Имелись внутренние дворики, сводчатые подвалы, огороженный стеною сад. В одной из комнат на втором этаже, считалось, обитает привидение, каковое, гласила местная легенда, однажды так напугало сынишку посланника, что тот потом всю жизнь заикался. Впрочем, при Люси Марлинг огромный дом ничем не обнаружил свой сумрачный характер. Жены британских дипломатов обладают особым талантом создавать вокруг себя английскую атмосферу, куда бы их ни занесла судьба; а Люси вдобавок одухотворяла интерьер своей личностью, так что это был и дом, и центр разнообразной деятельности. Она открывала сердце и двери любому горемыке, готовая помочь словом и делом; для нее не было большего счастья, чем быть полезной другим. Подтрунивая над ней, мы с братом говорили, что она специально устраивает друзьям всякие сложности, чтобы иметь удовольствие распутать их. В первые недели она была так удручена полным развалом моих дел, что, пораньше отправив меня в постель, приносила потом собственноручно приготовленное горячее питье и не уходила, пока не выпью.

Жизнь в Гааге была вынужденно покойной, развлекали мы себя, как умели, для чего в середине лета возможностей немного. Каждое утро выезжали с детьми за город и несколько часов проводили в дюнах у моря; днем на автомобиле объезжали голландские городки, осматривали исторические здания, музеи, картинные галереи; вечерами иногда принимали немногих друзей либо сами шли к кому нибудь отобедать. Приятнее всего было, когда мы, готовясь к обеду, на часок сходились в Персидском будуаре, где Люсия собрала вывезенные из Тегерана вещицы. Мы с удобством устраивались на восточных диванах и вели долгие разговоры. Рядом с близкими европейскими центрами Гаага была глухой провинцией. Со своей жаждой деятельности Люси не могла для полного счастья загрузить себя работой и тосковала по независимой и при этом полной обязанностей жизни в Персии, как и по работе в Дании в пользу русских беженцев в Финляндии.

Тем летом голландская королева праздновала двадцатипятилетие своего царствования, и на несколько дней Гаага воспряла к жизни: улицы украсились флагами, заполнившие тротуары обыватели в воскресных костюмах наблюдали, как с помпой проследовала по городу их королева с супругом, принцем–консортом. А потом снова воцарилось привычное оцепенение, и полицейские вернулись к своим обязанностям: строго следить за уличным движением, состоявшим исключительно из велосипедистов.

Принц–консорт запомнился мне первым, кто, сам того не ведая, заставил задуматься об уходящих годах, о близком уже и для меня среднем возрасте. Он доводился мне дальним родственником и несколько раз бывал в миссии. И однажды у нас зашел разговор о наших детях. Его дочь Юлия и мой сын родились с десятью днями разницы. Тогда им едва исполнилось по четырнадцать, а он вдруг допустил возможность в будущем поженить их. Я была ошеломлена. Шесть—восемь лет пролетят незаметно — и что же, я могу стать свекровью? Нет, пусть я старею, но я усвоила более современные взгляды на некоторые вещи, в частности, на запланированные династические браки.