Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания

Зимой из за состояния дорог поездки зачастую были трудными; мы увязали в грязи, нас заставала метель, но ничто не могло остановить королеву. Возвращались мы запоздно, продрогшие и насквозь промокшие, переодевались в сухое и пили чай в ее кабинетике с мореными сосновыми панелями. Много было переговорено за этими чаепитиями. Потом она ложилась на софу и читала мне свои опусы. Она писала по–английски, на этом же языке мы все общались. Сочинительство было ее недавним увлечением, она отдавала ему все свободное время. Она восхищалась своей страной и ее девственной прелестью, обожала терпеливых и покладистых крестьян и обо все этом писала, надеясь пробудить интерес к Румынии в мире.

Обедали мы в малой столовой, поскольку собиралась только наша семья. Королева Мария редко спускалась к нам, обед ей уносили на подносе. Этот час она обычно посвящала чтению. Периодически из Англии и Франции приходили объемистые посылки с книгами, книги грудились на полу в ее кабинете и спальне, дожидаясь, когда их прочтут и отправят в библиотеки королевских резиденций. При всей своей занятости она умудрялась следить за новинками в книжном мире. После обеда мы поднимались к ней и пили кофе, после чего король уходил к себе, а мы коротали у нее вечер — музицировали, вышивали, читали.

Королева Мария была счастлива, загружая себя повседневной работой, юным же принцессам такая жизнь представлялась весьма однообразной. Они редко выезжали вечерами, единственной отрадой были посещение театра и приемы во дворце, визиты в представительства и миссии. Однажды мы все побывали на фестивале, который румыны устроили для союзных миссий и воинских частей, стоявших тогда в Бухаресте. По этому случаю королева, принцессы и даже я были в национальных костюмах.

Тогда же зимою королева пригласила почитать свои пьесы мсье де Флера, известного до войны парижского комедиографа, теперь прикомандированного к французской миссии. Мсье де Флер приходил на читку, сменив серовато–голубую форму на очень французский темный костюм с коротким жилетом и галстуком–бабочкой.

Вовлекала она нас и в верховую езду, и это было подлинное мучение. Она любила бешеную скачку, и обычно мы не меньше часа носились галопом, едва поспевая за ней.

Насколько было возможно, я старалась жить день за днем, не задумываясь о будущем. Мой рассудок был в смятении.

Новости из России не приносили утешения; террор свирепствовал по всей стране; каждый день мы узнавали о новых арестах, пытках и казнях. Многих друзей, мужчин и женщин, навсегда поглотили большевистские застенки. Особенно ужасным было положение на севере. У меня из головы не шла мысль о нависшей над отцом опасности.

Как от толчка, я просыпалась среди ночи, и в сумрачном безмолвии мне во всех подробностях представлялась жуткая картина… Я зажигала свет, но заснуть не получалось. Потом я оставляла свет на всю ночь.

Я старалась не думать, сосредоточиться на окружающем меня, на ежедневных мелочах жизни, но это мало помогало. Сейчас мне как никогда не хватало брата.

И как то в феврале 1919 года, сидя рядом с королем за завтраком, я заметила, что он подавляет волнение; он молчал, а мне мешало воспитание спросить, что случилось. После еды он выждал, когда уйдут гости, и попросил мужа пройти с ним в кабинет. Меня охватила тревога. Когда муж вернулся, я засыпала его вопросами. Он признался, что король позвал его показать телеграмму французского агентства, где говорилось, что, по слухам, трое кузенов моего отца, его соузники, погибли в тюрьме. В тексте не упоминалось имя отца, концовка телеграммы была не то неразборчива, не то вообще утрачена, и было неясно, что на самом деле случилось и каковы обстоятельства их смерти. Информация редко доходила до Румынии без искажений; известия перевирались чуть ли не сразу по отправлении.

Я была страшно встревожена и при этом не могла допустить худшее, пусть даже такое близкое и вероятное. Весь тот день и следующий я не находила себе места. Ни подтверждения, ни опровержения не поступало.

Вечером второго дня мы обедали рано: королева выезжала с дочерьми в театр на какое то представление. Мыс мужем оставались дома — нам было не до веселья, да и надеть было нечего. После обеда девочки пошли прихоро–шиться напоследок, потом все собрались у королевы в будуаре, мы тоже были там. Вышли на просторную площадку второго этажа, где толпились придворные. Королева и принцессы накинули палантины, расцеловались со мной и уже готовились войти в лифт, когда с запиской на подносе подбежал дворецкий.

— Из британской миссии, ваше величество.

— Да? — рассеянно отозвалась королева, вскрывая конверт. Разговоры сразу утихли. Едва взглянув, она воскликнула: — Это для вас телеграмма, Мария, от Дмитрия! — и прочитала вслух: — «Папа и трое дядей…»

Не поднимая глаз от бумаги, она смолкла, по заострившемуся лицу разлилась бледность. Наступила мертвая тишина, все оцепенели. Я бросила на нее растерянный взгляд, огляделась и все поняла.

У меня ходуном пошли колени, я упала в кресло у стены. Кружилась голова, в ней не было ни единой мысли. Королева поспешила ко мне, обняла; я уронила голову ей на плечо, в теплый соболий воротник. Больше ничего не помню.

— Лучше всего оставить ее с вами, — как в тумане, словно отходя от наркоза после операции, услышала я ее голос. Потом все ушли, лязгнула дверь лифта, и площадка вдруг и сразу обезлюдела.

Вскоре муж отвел меня вниз. Руки и ноги у меня налились свинцом, я едва тащилась. Оставшуюся ночь я недвижно сидела в кресле. По–моему, я даже не плакала. Голова отсутствовала.

На следующее утро меня навестили королева Мария с дочерью Илеаной. Я еще не могла говорить, и они помолчали со мной. Постепенно напряжение ослабло, и я смогла плакать; я утопала в слезах, и это помогло; иначе я, наверное, сошла бы с ума.

В дворцовой церкви отслужили заупокойную обедню по отцу, были королевская семья, двор и официальные лица. После службы королева опустилась на колени перед могилой своего малютки–сына Мирчи, умершего в войну, перед самым бегством из Бухареста. Опустившись с ней рядом, я гадала, узнаем ли мы когда нибудь, как и где был похоронен отец. По сегодняшний день это остается тайной, и вряд ли она будет разгадана.

Трагедия потрясла всех, и, несмотря на антирусские настроения в Румынии, многие соболезновали мне, даже совершенно незнакомые люди, но я никого не принимала, не могла никого видеть.

Младшая дочь королевы, которой тогда не было и десяти лет, очень выручила меня в те дни. Обычно дети пугаются физических и душевных страданий, но этот ребенок был исключением. Она сама приходила ко мне и час–другой старалась развлечь: показывала книжки с картинками, игрушки, рассказывала про свое. Пока она была со мной, я держала себя в руках.