Пьер Грималь - Цмцерон

Пока Квинт дожидается, чтобы сын его добился у Цезаря прощения, Цицерон пишет диктатору письмо за письмом; в каждом он уверяет, что последовал за Помпеем лишь под влиянием окружающих, которому не сумел воспротивиться. Цезарь, по-видимому, считает, что Квинт принял решение и «дал сигнал к отъезду». Цицерон явно не хочет объяснять случившееся подобным образом. Дело слишком важное, он хочет сам нести ответственность за свои поступки. В марте 47 года, то есть как раз в дни тревожного ожидания, Цицерон посылает Аттику выдержку из своего письма Цезарю от конца 48 года: «О брате моем Квинте я беспокоюсь не меньше, чем о себе самом, но в своем нынешнем положении не решаюсь препоручать его тебе. Осмелюсь просить только об одном: не считай, что он совершил что-либо, желая ослабить мои обязательства перед тобой или мою любовь к тебе; считай, что он скорее был создателем нашего союза, а при моем отъезде — спутником, не предводителем».

Готовность защищать Квинта бесспорно можно поставить Цицерону в заслугу: в это самое время Квинт распространял о нашем герое порочащие слухи, так что Цицерон даже сказал однажды: жаль, что мать произвела на свет не только старшего, но и младшего сына. Племянник Квинт, в свою очередь, старался свалить на дядю всю ответственность за случившееся. Старая взаимная неприязнь, зародившаяся еще в то время, когда племянник тайком отправился к Цезарю, теперь вышла наружу. Передавали даже, будто молодой человек сочинил целую книгу — обвинительный акт Цицерону и передал ее диктатору. Цицерон великодушен, он стремится предать все это забвению и держится так, как полагается главе семьи. Он знает, что сохранил еще достаточно былого авторитета, и может защитить брата; он оказывает Квинту покровительство, как в 56 году поступился в его интересах своими убеждениями.

В октябре или ноябре 48 года он пишет из Брундизия Оппию и Бальбу — просит ходатайствовать за него перед Цезарем. Оба с уверенностью отвечали, что Цезарь ничего дурного не сделает Цицерону; напротив, он постарается, чтобы положение оратора стало еще более почетным. В какой-то момент Цицерон всполошился — подумал, что имя его включено в эдикт Антония, запрещавший бывшим помпеянцам въезд в Италию. Тревога оказалась ложной, Антоний специально разъяснил, что к Цицерону эдикт не относится. Эдикт Антония был издан по распоряжению Цезаря: Катон и Луций Метелл намеревались открыто появиться в столице, и диктатор опасался беспорядков. Антоний, конечно, был в силах беспорядки подавить, но Цезарь стремился провести смену режимов спокойно, без эксцессов и насилия. Ведь диктатура гордилась тем, что положила конец смутам, столько лет отравлявшим жизнь Рима. Мог ли Цезарь допустить, чтобы из-за нескольких «теней», как с самого начала гражданской войны обычно называли помпеянцев в своей переписке Аттик и Цицерон, эти надежды граждан не оправдались? Такова была политическая установка Цезаря после победы. Отсюда его великодушие по отношению к Цицерону, ведь оратор в глазах всего Рима был символом спокойной преемственности власти, защитником мира, человеком, всегда ставившим гражданские заслуги выше военной славы. Цезарь не зря говорил, что «Сулла был неграмотный, он и не подозревал, что В + А будет ВА». Это значило: Сулла был плохим политиком, он не понимал, что никакое правление не может основываться только на терроре и массовых репрессиях, что стремления граждан зыбки и главное — добиться их поддержки. Цезарь твердо намеревался не повторять ошибок предшественника, он полагался не на страх граждан перед диктатором, а на готовность полюбить его или хотя бы примириться с его властью. На следующий же день после Фарсальской битвы он даровал прощение Бруту и, по его просьбе, Кассию Лонгину, ввел обоих в «когорту друзей» и не раз пользовался их услугами.

Казалось, и в самом деле наступают времена общественного согласия. Цицерон надеялся воспользоваться его благами.

Но проходит месяц за месяцем, а положение не меняется. Из Египта поступают вести одна другой тревожнее. О Цезаре ничего не слышно, писем от него нет. Катон и помпеянцы в Африке продолжают борьбу, и невозможно решить, близится ли Цезарь к победе или война вот-вот окончательно истощит его силы. Цицерон, оказавшийся теперь цезарианцем, не знает, что его ждет. В январе 47 года тревога его дошла до высшей точки. В Африке и в Испании серьезно готовятся, через несколько месяцев начнется наступление против Цезаря. В самой Италии усиливаются волнения. Уже в 48 году, когда Целий предложил отменить долги, они были настолько серьезны, что сенат провел закон о чрезвычайном положении и отрешил Целия от претуры. Целий бежал на юг Италии и в Капуе присоединился к Милону, располагавшему еще отрядом гладиаторов. Милон и Целий надеялись привлечь на свою сторону гарнизоны окрестных городов, но успеха не добились и оба погибли. Целий и Милон — два друга Цицерона.

В 47 году, движимый ненавистью к Антонию, на тот же путь встал и зять оратора Долабелла. Вспыхнули беспорядки на форуме, сенату пришлось принять те же меры. Число убитых, как передавали, достигало 800 человек. Цицерон возмущен поступком Долабеллы, он опасается, что зять поссорит его с Цезарем. Весьма возможно, что, не получая достоверных вестей из Италии, Цезарь и сам начнет по-другому смотреть на Цицерона. Положение становится все более шатким и в провинциях, и в Италии, и в самом Риме. Взбунтовались легионы. Антоний срочно покидает столицу и отправляется в армию, гасить мятеж. Солдаты требуют немедленной выплаты денежной награды, обещанной накануне Фарсальской битвы, иначе они не двинутся пи в какие новые походы. Войска, сосредоточенные в Кампании, предназначенные действовать в Африке против Катона и помпеянцев, забросали камнями Публия Суллу, который привез им распоряжения Цезаря. Цезарь поручает историку Саллюстию, избранному претором ка следующий, 46 год, восстановить спокойствие. Саллюстий приехал в лагерь, пообещал каждому солдату дополнительно по тысяче денариев, но ничего не добился и уехал несолоно хлебавши. Волнения продолжались несколько месяцев; восстановить дисциплину смог лишь сам Цезарь после возвращения в Италию,

Одержав наконец победу на Востоке, Цезарь высадился в Таренте в конце сентября 47 года. По дороге в Рим он проезжал через Брундизий, и Цицерон вышел ему навстречу. Плутарх кратко описал их свидание. Цицерон, по его словам, вполне мог надеяться на благополучный исход, поскольку события в конечном счете завершались в пользу Цезаря, но оратор не мог избавиться от чувства стыда: предстояло встретиться с человеком, чьим врагом он официально считался, который теперь будет говорить с ним как победитель; к тому же встреча происходила на глазах огромной толпы — свиты Цезаря и вышедших ему навстречу граждан Брундизия. Но унижаться Цицерону не пришлось. Едва завидев его во главе процессии, Цезарь сошел с коня, обнял оратора, и оба долго шли рядом в отдалении от остальных, беседуя без свидетелей. Цицерон был прощен. Хотел он того или нет, он стал членом новой гражданской общины, общины Цезаря.