Михаил Юхма - Кунгош — птица бессмертия

— Я, сынок! Я самый! — обрадовался старик. — Еще минута, и я бы не поспел. Кабы не тот солдатик, так бы и остался со своими пюремечами. А ведь как старался, сам их стряпал, как узнал, что такая дальняя дорога тебе предстоит. Ну и как? Понравились тебе тогда мои пюремечи?

— Очень понравились. Спасибо, бабай! До сих пор их вкус помню… А ведь там еще у тебя, в свертке этом, газетка была. Помнишь?

— Еще бы мне не помнить! Из-за этой самой газетки мне и пришлось назад-то бечь. Думал — отдам тебе свой кучтэпэч и скажу какие-нибудь хорошие слова: отстаивай, мол, сынок, наше бедняцкое дело, не давай спуску толстосумам, кровососам этим, что столько лет глумились над нами. Ну а как на вокзал пришел, так сразу все слова у меня из головы и выскочили. Верно, от волнения. Народу-то помнишь сколько там было… Вот тут я и вспомнил про газетку-то. Ты ведь сам мне ее и дал, эту газетку. В тот день, когда я тебя благодарить пришел за то, что ты меня от позора-то спас… Уж больно хорошо там все прописано было, в газетке этой. Будь я грамотный, я бы сам вот этими самыми словами все так и написал. Я, сынок, с этой газеткой ни на один день не расставался. А тут как на грех дома ее оставил. Ну и побежал за нею, чтобы тебе ее отдать да попросить: скажи, мол, сынок, там, в Петрограде, вот эти самые слова, которые ты в газетке напечатал… Потому и опоздал…

— Не опоздал, бабай. Я именно так им и сказал в Петрограде, как ты хотел. Теми самыми словами.

— А сейчас-то тебя за какие грехи забрали? — спросил у старика матрос.

— Сейчас-то как раз за дело, — усмехнулся старик. — Как белые пришли, тут мне такое счастье выпало: в офицерике одном купеческого сынка признал. Того самого, что сбежал тогда с отцовским золотом. Ну, я не вытерпел, подошел к нему… Я ж его, сукина сына, совсем мальчонкой помню… Подошел да прямо при всех и говорю: «Украл, — говорю, — мазурик, отцовское золото! На меня, старика, свою подлость свалить хотел… У-у, — говорю, — шайтаново отродье!» Да и плюнул ему в лицо при всем честном народе…

Снова заскрипела тяжелая железная дверь. В камеру вошли два солдата, обвешанные оружием. Третий, офицер, остался в дверях. Брезгливо оглядев сбившихся в кучу, затаивших дыхание узников, он процедил сквозь зубы:

— Вахитов здесь?

Мулланур встал:

— Здесь.

Офицер хмуро буркнул:

— Собирайтесь. С вещами.

— Куда вы его? — грузно поднялся со своих нар матрос.

— Не твое дело, собака! — оборвал его офицер. Однако он все же счел нужным, повернувшись к Муллануру, сообщить: — Вас переводят в губернскую тюрьму.

Мулланур, усмехнувшись, кивнул. Он понял: это конец. Медленно, тщательно, спокойно стал одеваться.

Старый Рахматулла, с трудом поднявшись на ноги, подошел к офицеру.

— Эй, послушай. Не трожь его, а?.. Лучше меня возьми… Мне все равно помирать скоро. Возьми мою жизнь, не жалко. А его не трожь…

— Прочь, старый хрыч! — рявкнул офицер и грубо толкнул старика.

Тот рухнул на пол.

— И как только рука у вас подымается бить старого человека, — презрительно сказал Мулланур.

— Поговори у меня! — вспыхнув, заорал офицер. — Быстрее! Время не ждет!

Отвернувшись от офицера, Мулланур стал прощаться с товарищами по камере.

— Прощай, друг, — обнял он матроса. — А ты поправляйся поскорее. — Он наклонился над парами, на которых лежал раненый красноармеец, поцеловал его.

— Прекратите это слюнтяйство! — окончательно потеряв терпение, крикнул офицер. — Здесь не институт благородных девиц! Извольте поторопиться!

Мулланур выпрямился и громко крикнул:

— Прощайте, товарищи! Когда выйдете на свободу, продолжайте борьбу с этими убийцами!

— Заткнуть ему глотку! — приказал офицер конвойным.

Те схватили Мулланура за руки и, уже не церемонясь, потащили к дверям.

— Куда? Оставьте его! — снова кинулся к офицеру Рахматулла. — Лучше меня убейте, а его не троньте!

Офицер наотмашь ударил старика по лицу.

С визгом захлопнулась тяжелая железная дверь. Все было кончено.

Матрос, ухватившись руками за решетку, подтянулся к окну, крикнул:

— Товарищи! Комиссара Вахитова увели на расстрел!

Спрыгнув на пол, он подскочил к двери и стал изо всех сил стучать в нее сапогами, выкрикивая:

— Товарищи! Передайте всем! Комиссара Вахитова увели на казнь! Передайте всем!

Крик его подхватили. Через минуту громыхала вся тюрьма. Изо всех камер неслось:

— Прощай, товарищ комиссар!

— Будьте вы прокляты, белые гады!

— Смерть палачам!

— Вечная память комиссару Вахитову!

Занималась заря.

Разбуженный стуком тяжелых солдатских сапог, белый голубь вспорхнул с земли и полетел навстречу встающему солнцу. На фоне розовеющего неба его перья казались золотисто-алыми.

«Кунгош — птица бессмертия», — промелькнуло в голове Мулланура.

Улыбаясь своим мыслям, он шагнул навстречу шеренге солдат, вскинувших на изготовку винтовки с примкнутыми штыками.

Грянул залп.

19 августа 1918 года, в день, когда был приведен в исполнение этот злодейский приговор, на Восточном фронте Красная Армия вела тяжелые наступательные бои. 10 сентября 1918 года ею была освобождена Казань.

Красноармейцам, освободившим Казань от врага, Владимир Ильич Ленин послал поздравление:

«Приветствую с восторгом блестящую победу Красных Армий.

Пусть служит она залогом, что союз рабочих и революционных крестьян разобьет до конца буржуазию, сломит всякое сопротивление эксплуататоров и обеспечит победу всемирного социализма».

А немногим меньше чем через два года, 25 июня 1920 года, на центральной площади Казани был заложен памятник верному сыну татарского народа, пламенному большевику-ленинцу Муллануру Вахитову.

Зеленый цвет и знак полумесяца — символы ислама.

Субханалла — восклицание, выражающее крайнюю степень удивления.

В дальнейшем назывался Татаро-Башкирским комиссариатом, Центральным мусульманским комиссариатом.