Дмитрий Быков - Статьи из еженедельника «Профиль»

На идее дома легко примирить и демократов, и консерваторов — лишь бы не было пошлости. А пошлости у Михалкова нет: его ироничная, тонкая, легкая картина это лишний раз подтвердила. И то, что в последнее время наметился его не скажу «блок», но активный интерес к Григорию Явлинскому, в высшей степени показательно.

А уж та ярость, с какой набросилась на Михалкова значительная часть московской прессы, показательна вдвойне. Не хочет, ой, не хочет кое-кто такого конкурента! А ведь Михалков выгодно отличается еще и тем, что всей рекламной кампанией «Цирюльника» сумел весело и непринужденно развенчать культ собственной личности: ему нравится дразнить коллег, критиков и соперников. Для искусства такие дразнилки только благотворны: всегда лучше рассчитывать на сопротивление, а не на фальшивый восторг.

…На том же юбилее Ибрагимбекова в Доме кино один из сценаристов шутливо заметил: Ибрагимбеков в выигрыше потому, что он, как хорошая собака, спаривается с породистыми. Вот нашел себе бультерьера с неразжимающимися челюстями — и счастлив…

В финале вечера на сцену поднялся чрезвычайно веселый Михалков.

— Международное сообщество бультерьеров, — сказал он, обворожительно скалясь, — просило передать, что болонки могут не беспокоиться.

№ 7(129), 1 марта 1999 года

Григорий Горин сделался председателем отборочного жюри новой актерской премии «Кумир». Эта должность была ему предложена после смерти другого превосходного кинодраматурга — Эмиля Брагинского. Особенность «Кумира» в том, что она задумана как премия деловых кругов. Естественно, все эмоции, вызываемые у российской интеллигенции словосочетанием «деловые круги», автоматически переносятся на премию и отчасти на Горина.

[Дмитрий Быков:]

— Григорий Израилевич, не смущает ли вас нечто в самом сочетании актерской премии с «деловыми кругами»? Боюсь, в интонации презентационных речей — и, увы, даже в вашей — благодарность этим кругам выглядит как реверанс в сторону партии родной, как благодарность за счастливое детство.

[Григорий Горин:]

— Прямой вопрос — прямой ответ. Словосочетание «деловые круги», когда речь заходит об искусстве, меня действительно смущает. И если бы наименование премии зависело от меня, она называлась бы, вероятно, так: «Премия людей, которые заработали достаточно денег, чтобы иметь возможность подумать об искусстве». Это было бы менее формально и более откровенно.

Насчет реверансов в сторону родной партии. Да, на ином собрании деятелей культуры о спонсоре говорят даже более подобострастно, чем когда-то — о секретаре горкома товарище Пупове, почтившем наше собрание своим присутствием… Восторга, как вы понимаете, это не вызывает. Но у деятелей искусства, коль скоро мы рискуем так называться, есть профессиональный интерес, художественная задача пробраться между двумя отвратительными крайностями.

Первая — подобострастие. Вторая — эстетский снобизм: «Я — художник, вы — быдло, и подите все прочь с вашими мобильными телефонами!» Мне эти самовлюбленность и априорное презрение к остальному миру вкупе с уверенностью, что художник обязан быть во всех смыслах бедным, нравится ничуть не больше.

[Дмитрий Быков:]

— А вообще не контактировать с деловыми кругами художнику никак нельзя?

[Григорий Горин:]

— Ежели бы я проводил все свое время за компьютером, мне бы никто не был нужен. Но моя личная форма реализации связана с деньгами. Спектакли в стол не ставятся. Если я хочу делать свое дело, я обязан договариваться с теми, у кого эти деньги есть. Найти язык для разговора, не унизиться самому и не унизить собеседника — хорошее драматургическое упражнение.

Нам все равно придется разговаривать с этими людьми, если мы не хотим полного распада общества. Мы должны научиться их понимать, чтобы вернуть слову «меценат» его изначальный — не брезгливый и не насмешливый — смысл.

[Дмитрий Быков:]

— А каково ваше общее впечатление от деловых кругов? Есть тут какой-нибудь прогресс? Или все их меценатство имеет такое же отношение к искусству, как пудовый набрюшный крест — к религиозности?

[Григорий Горин:]

— Я много езжу. Только за прошлый год был в нескольких сибирских и северных городах, где наблюдал российский бизнес в его, так сказать, становлении: там все виднее, Москва уже набрала лоску и ушла вперед.

Есть такая еврейская поговорка: «Бог знает, что он делает». Ничто не происходит просто так, и люди эти в России появились закономерно. Большинство здравомыслящих наших сограждан, кажется, уже поняли, что никакого особого русского пути нет — есть огромное русское отставание. Можно уже сейчас построить теорию «большого хапка», как принято называть первоначальное накопление в наших условиях.

Сначала происходят какие-то пароксизмы обладания, эйфория больших денег. Потом наступает пресыщение и появляются духовные запросы, то есть грубые развлечения вроде очередной оргии вызывают стойкую изжогу и хочется пойти в театр.

Некоторые простые натуры, в жизни не знавшие, что бывает какой-то театр, неожиданно втягиваются. И мы получаем так называемых цивилизованных предпринимателей — по крайней мере, во втором поколении.

Я не буду повторять банальности о Третьякове и Морозове. Они были не единственными — просто мы знаем немногих. Русский «серебряный век» стал возможен во многом благодаря тому, что у символистских журналов были издатели, у символистских театров — покровители. Это были потомки тех людей, которые когда-то выглядели олицетворением темного царства. Купцы Островского мало отличались от «новых русских» в главных своих чертах. Но их звериный облик остался где-то в шестидесятых годах прошлого века — уже к девяностым они покупали Врубеля и ходили во МХАТ.

[Дмитрий Быков:]

— Вам не жалко «олигархов», подвергающихся сейчас такой травле? И особенно одного, который глядится сущим воплощением интриганства и коррупции?

[Григорий Горин:]

— Жалко. Не боюсь в этом признаваться. Когда я читаю одного журналиста одного издания (ни имя, ни газету не буду лишний раз называть), у меня такое чувство, что он сублимирует какие-то свои глубокие национальные комплексы. Березовский у него уже и Мидасом был, и главным шантажистом в окружении президента, и мелким жуликом. Для окончательного торжества справедливости осталось написать, что от него пахнет чесноком.

Я вообще не люблю коллективных разоблачений, попросту называемых травлей, вне зависимости от того, симпатичен мне тот, кого травят, или нет. Некая этическая граница уже пересечена, после чего любые разоблачения теряют смысл. Это касается большинства наших газетных кампаний: люди в таких выражениях «опускают» оппонентов, что компрометируют себя независимо от того, правы они или нет. Получается борьба плохого с отвратительным, которая и заменяет нам историю на протяжении последних лет пяти.