Евлампий Поникаровский - С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

Элемент внезапности теперь был утрачен. Противник, конечно же, приготовился к обороне. Надо было провести тщательную разведку и уточнить силы врага. Эскадроны спешились, в роще укрыли коней, стали окапываться. В полк послали донесение и попросили помощь. Помощь не замедлила явиться. И из полка, и из дивизии. В штабах внимательно следили за развитием событий. Из полка кинули к Графскому мою минометную батарею, из дивизии вот-вот должны были подойти танковый полк и несколько эскадронов из других полков. Пока подкрепления подходили, мы, минометчики, заняв огневую позицию, начали обстрел хутора, чтобы выявить огневые средства противника. Под вечер мы всей силой навалились на хутор, и он был занят. Гитлеровские танки почему-то не вступали в бой. Они ретировались из хутора до того, когда наши «тридцатьчетверки» только выходили на исходный рубеж для атаки.

Первый бой после «ремонта». Первое боевое крещение молодого пополнения.

Все мы, командиры подразделений, да, пожалуй, и командование полка, скрывая в душе беспокойство, а порой и тревогу, немало размышляли о том, смогут ли молодые казаки и молодые командиры, прибывшие на пополнение, не просто воевать, а крепко, по-гвардейски. Я не был исключением в таких размышлениях. Теперь можно сказать: беспокойство наше, тревога были напрасными. И новички-лейтенанты, и юные казаки боевое крещение прошли как надо.

Утро 3 сентября было тихим и теплым, солнце пылало во всю силу. На фронте шла ленивая перестрелка, напоминающая, что идет война и стороны друг от друга недалеко. И вдруг эту звенящую тишину разорвал грохот моторов. В нашу сторону, развернутым строем и стреляя на ходу, двигаются вражеские танки, а за ними и косяки пехоты. Большинство моих минометчиков впервые увидели движущиеся прямо на нас танки врага. Вид у фашистов довольно уверенный и устрашающий. Воротники их мундиров расстегнутые, рукава по локоть закатанные. Идут как на параде — не пригибаются и, кажется, не очень торопятся. Другие, сидящие на броне танков, ведут беспорядочную стрельбу из автоматов, приставив их приклады к животу. Но вид-то видом… Мы, уже видавшие такую демонстрацию психов, знали, что их ведет вперед или хмель шнапса, или страх ствола оружия сзади. Ну, а новички наши смотрят на уверенное бесстрашие своих бывалых в бою товарищей и тоже пока не проявляют страха и беспокойства. Делают все, что приказывают их командиры.

В то утро, 8 сентября, старшим на батарее я оставил командира первого взвода лейтенанта Тарасенко. С наблюдательного и командного пункта, расположенного в передней траншее, конечно, не видно было лейтенанта. Но я по опыту знал, что он напряжен до последней степени. Сумеет ли в этом напряжении обеспечить точную стрельбу, не будет ли в горячке боя путать команды? Не станет ли, наконец, искать укрытие, когда на огневой позиции начнут рваться вражеские снаряды и мины?

Даю данные для стрельбы и команду приготовить по десять мин на ствол. Команда выполняется быстро и четко.

— Первый, одна мина — огонь!

— Есть, одна мина огонь! — повторяет Тарасенко.

Это пристрелочный выстрел. Разрыв ложится на половине ската высоты, на правом фланге наступающего противника. Ввожу поправку. Танки подходят к берегу речки. Теперь всей батареей — серией по три мины на ствол — огонь! Хорошо ложатся мины. Пехота горохом сыплется с брони танков. Когда гитлеровцы побежали, изменяю прицел с таким расчетом, чтобы каждая новая серия разрывов ложилась через сотню метров дальше. Работа батарейцев точная. Ежедневные многочасовые тренировки во время учебы сделали свое дело: действия расчетов и отдельных номеров отработаны и доведены до автоматизма.

Минометчики — рабочие войны, трудяги. Труд их, как и у артиллеристов, артельный. Попробуй посторонний человек выделить, кто из них лучше воюет, не сможет. Снайпер воюет в одиночку. В его снайперской книжке делаются отметки: убил столько-то врагов. Летчик-истребитель сбил столько-то самолетов противника. Бронебойщик, пулеметчик, минер, разведчик… Много есть военных профессий, где результаты работы зримы, поддаются счету и учету. У минометчиков, у артиллеристов счет, как правило, общий, батарейный. Редко — взводный. Батарея подавила столько-то огневых точек. Батарея уничтожила столько-то танков или живой силы врага. Но кто, чей расчет сработал лучше и стрелял точнее — определить почти невозможно. Только командир взвода или батареи знает, кто выполнял команды.

После того боя, на разборе, я сказал, что более дружно и слаженно работал взвод лейтенанта Мостового. Тарасенко не возразил мне. Да, согласился он, третий взвод работал лучше, а во взводе — расчет сержанта Куприянова.

Куприяновские хлопцы, в радостном возбуждении докладывал Мостовой, не работали, а играли, как хорошие музыканты в сыгранном оркестре. Я любовался ими — и братьями Куликовыми, и Поляковым, и Красноперовым. Молодцы ребята!

Лейтенант Тарасенко в своем первом взводе выделил расчет сержанта Комарова в составе Малого, Терещенко, Синебока и Дубровского. Правда, отозвался он о них скромно, без патетики.

— Артельные ребята, — сказал он просто. Но это была у Тарасенко высокая похвала.

Боевое крещение все же не обошлось без казусов. Об одном из таких казусов, смешном и забавном, рассказал мне командир первого эскадрона Николай Сапунов.

«Героем» боя за хутор Надежный неожиданно стал молодой казак-сабельник Алавердиев, казах по национальности. Выскочив из рощи и развернувшись, эскадрон на галопе пошел в сабельную атаку. Казак Алавердиев почему-то решил, что работать, рубить шашкой ему удобней и сподручней двумя руками, как рубят топором. Сила удара больше. И вот он видит впереди себя бегущего гитлеровца. Казак шенкелем чуть подвертывает коня, шашкой делает замах над головой и, крякнув, — хрясь! Но что такое? Гитлеровец не упал, он столбом стоит. С трудом переводя дыхание, Алавердиев, остановив и крутнув лошадь, ничего не понимает. В руках у него нет шашки. Она обо что-то металлическое ударилась — аж искры брызнули! — скользнула в сторону от головы немца и вырвалась из рук. Как позднее понял казак, немец успел поднять над головой автомат и удар клинка пришелся по нему.

Оба они — и казак, и гитлеровец — обалделые и ошалелые, теперь смотрели друг на друга, не зная, что предпринять далее. Они хлопали глазами: один небесноголубыми, другой раскосыми и темными, как ночь.

У гитлеровца в руках был автомат. Подними он его, нажми на спусковой крючок, и — прощайся с жизнью, казак Алавердиев. Но немец не поднимал автомат. Его руки, словно плети, висели у бедер. Алавердиев, считай, был безоружен. О карабине, притороченном к седлу, он, наверное, забыл. Его взгляд был прикован сейчас к шашке, его шашке, которая лежала на земле у ног не зарубленного им врага. «Вырвалась проклятая!»