Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Вскоре после приезда итальянской делегации Эмма Гольдман и Саша Беркман уехали из Москвы с новым заданием – собирать по всей стране материал для музея революционной славы. В поездке их сопровождал их американский друг Генри Ольсберг, который тогда работал корреспондентом газеты. Я снова встретилась с ними в Киеве и пригласила их на банкет, который устраивали для итальянских делегатов и нескольких деятелей французских профсоюзов, которые недавно приехали в Россию на съезд красных профсоюзов. Я председательствовала на этом банкете, на котором для гостей была выставлена самая лучшая еда, и, как и раньше, я знала, что Саша и Эмма разделяют мои чувства в отношении этой показухи.

Когда мы вернулись в Москву, обнаружили, что атмосфера изменилась. Серрати и других делегатов, которые его поддерживали, стали встречать враждебно и с подозрением. Повсюду шептались о «предательстве» Серрати. Нарастающий поток взаимных подозрений охватил членов делегации. Те двое итальянцев, которые оставались в Москве, полностью стали марионетками в руках большевиков. Рассчитывая на безнаказанность, которую им гарантировал их авторитет, деньги и успех, большевики использовали своих агентов, проживавших в Италии, чтобы во всех деталях завершить свой заговор.

Внутри итальянской партии всегда существовало течение меньшинства, враждебно относившееся к парламентаризму. Его лидером в то время был блестящий молодой юрист из Неаполя по фамилии Бордига. Большевики всегда отвергали и осуждали это движение и его лидера. Они считали его мелкобуржуазным и вредным для рабочего движения. Но для раскола итальянской партии годилось и оно. Они пригласили Бордигу в Россию, чтобы тот схлестнулся с Серрати.

Единственным оружием Серрати в этом конфликте были только правда, его преданность и опыт, а также его собственный независимый характер. Как они могли выстоять против вождей успешной революции, против авторитета Ленина и Троцкого? Я знала, что, какой бы неравной ни была борьба, он без колебаний вступит в бой за целостность своей партии. И я думаю, он предвидел последствия даже тогда. Зиновьев послал телеграмму руководству итальянской партии с просьбой назвать имена трех социалистов, которые в составе делегации находятся в России и которые могли бы стать делегатами Второго съезда Коминтерна. Ничего не зная о ситуации, сложившейся в Москве, они телеграфировали мандаты для Серрати, Бомбаччи и Грациадея.

Для тех, кто в это время был тесно связан с рабочим движением или кто наблюдал пагубное воздействие большевиков на движение в других странах, то, что я скажу о развитии итальянской трагедии как во время, так и после Второго съезда Коминтерна, не будет неожиданностью. Напротив, это всколыхнет их собственные впечатления, полученные в других странах, где были другие нюансы и другие люди, но были задействованы те же самые большевистские методы.

Из всех зарубежных социалистических движений итальянское движение русские ценили особенно высоко. Итальянские социалисты, и в частности Серрати, спасли большевиков от реальной изоляции от Западной Европы. Но в 1920 году, когда политическая и экономическая ситуация в Италии была столь острой, Зиновьев решил, что и партию, и Серрати надо уничтожить. Те самые революционная целостность и независимость итальянского движения, которые отличали его во время и после мировой войны, стали источником постоянного раздражения в руководстве Коминтерна и вынуждали партийную бюрократию применить против этого могучего движения все сомнительные средства, которые были в ее распоряжении.

Чтобы понять суть этой борьбы, необходимо знать разветвленную систему подразделений самого Коминтерна, которые возникли к концу 1920 года. Мало найдется в мире организаций – за исключением, наверное, католической церкви, – которые можно сравнить с Коминтерном по количеству его изданий, органов и представителей, разбросанных по всему миру и ставящих себе цель проникнуть в народные массы и привлечь на свою сторону как можно больше людей повсюду. За Коминтерном стояли неограниченные денежные средства советского правительства, которое в то время беспокоило не столько положение русского народа, сколько контроль над революционным рабочим движением в мире. Ни одна революционная группа ни в какой стране, зависевшая от финансов своих собственных членов и поддержки бедствующих рабочих, не могла соперничать с таким аппаратом или с его беспринципными и хорошо финансируемыми деятелями, многие из которых, как я уже указывала ранее, были людьми без прошлого в рабочем движении или людьми, которые дискредитировали себя в нем давным-давно.

По-видимому, целью этих многочисленных организаций, газет и представителей было внедрение московской доктрины в рабочее движение во всем мире. Однако в действительности было почти невозможно найти в каких-либо их документах объяснение того, что на самом деле требовали большевики от своих последователей: почему они вносили раскол в какие-то партии, отлучали другие партии, третьи объявляли непогрешимыми (даже самые правые); почему некоторых руководителей объявляли шпионами, предателями, фашистами и т. д., в то время как других, которые действительно предавали движение до и во время войны, принимали с широко раскрытыми объятиями и делали коммунистическими руководителями в их собственных странах. Единственным действительно применявшимся критерием, несмотря на все многословные политические тезисы, было полное принятие хотя бы на словах указаний Москвы.

Эти тезисы и требования, рассылаемые различным движениям и партиям для того, чтобы верующие безоговорочно приняли и руководствовались бы ими, были написаны на искусственном политическом жаргоне, изобретенном русскими большевиками. В переводе они были еще менее вразумительными. Слово с латинским корнем русифицировалось, затем оно переводилось людьми, которые понятия не имели о его происхождении, словом, имевшим совершенно другое значение или не имевшим его вообще. Или искаженное русско-латинское слово целиком вводилось в текст на другом языке. Но эти длинные тезисы и искусственные лозунги были предназначены не для понимания и обсуждения, а просто для того, чтобы им следовали. Их копировали сотни газет, тысячи людей различными способами внедряли их во всех странах.

И хотя с точки зрения теории они иногда были замечательными, большая часть этих бесконечных тезисов были лишь продолжением однообразной фракционной полемики, проходившей между социал-демократами и большевиками перед войной и революцией, или, вернее, они делали акцент на дискуссиях старых большевиков. Сначала в них были некоторые новые и полезные теоретические формулировки, пусть даже выраженные способом, который делал их доступным лишь для образованных людей. Просвещение в области теории является необходимым оружием для любого массового движения. Но демагогия Коминтерна началась тогда, когда он стал претендовать на то, что рожденные в его аппарате тезисы – и их применение – являются выражением отношения и воли самих народных масс.