Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

Я была убеждена, что это правильно, и, по мере того как время шло и у меня появилась в дальнейшем возможность наблюдать за тем, что происходит, я все больше и больше понимала, как мудр был Серрати и как глубоко предан он был Советской России. Перед нашим отъездом в Петроград Зиновьев сообщил нам, что поедет на том же самом поезде и что он в своем вагоне проводит встречу, на которую приглашает лидеров итальянских социалистов и профсоюзов. О, заблуждение личной человеческой власти! Зиновьев принял нас в том самом вагоне, в котором царь раньше устраивал аудиенции своим приближенным и чиновникам, когда ездил по стране. Теперь Зиновьев всем своим видом и манерами изображал царя. Все его поведение отличалось от того, как он обращался с этими же самыми людьми, прежде чем поднялся до вершин власти в Советах. Он начал с объявления о том, что в течение ближайших недель должен состояться Второй съезд Третьего интернационала и он хочет, чтобы итальянская делегация была готова к участию и голосованию на нем. Мы были поражены этим внезапным заявлением, потому что до отъезда делегации из Италии о съезде не говорилось ни слова. Серрати снова доказал свою проницательность, когда возражал против того, чтобы делегацию посылали в Россию с политической целью. Никто в Италии не знал, что должен состояться международный съезд, это событие не обсуждалось, и социалисты, оказавшиеся членами комиссии, не имели мандатов на голосование.

Когда я услышала, как Серрати делает это честное заявление, я знала, что как политический деятель он подписал себе смертный приговор. Он показал, что слишком честен, слишком сознает свою ответственность, чтобы выступать в роли сообщника Зиновьева. Так как другие присутствовавшие члены социалистической партии разделяли позицию Серрати, Зиновьеву нечего было сказать, но я знала, что всемогущий председатель интернационала объявит ему войну. Когда я переводила замечания Зиновьева профсоюзным лидерам в составе делегации д'Арагоне, который тогда был секретарем Итальянской федерации труда, Бьянки, интеллектуальному вождю ИФТ, и генеральному секретарю профсоюза металлистов Коломбино, я поняла, что целью Зиновьева был также и раскол итальянского профсоюзного движения, хотя он и у этих делегатов столкнулся с той же оппозицией, что и в случае с Серрати. Таков был глубоко скрытый план Зиновьева и других большевиков – воспользоваться преданностью итальянских социалистов русской революции и ее вождям, чтобы превратить их в орудие раскола в своей собственной стране и в других странах. Серрати был самым серьезным препятствием на пути к этой преступной цели, и его нужно было устранить.

Было решено, что итальянская делегация получит возможность ездить по городам и селам помимо Петрограда и Москвы. Зная, как утомительны проволочки и демонстрации в столице и что вскоре многим делегатам нужно будет возвращаться в Италию, я попыталась организовать их скорейший отъезд. Большинство делегатов выбрали поездку по Волге и на Украину. После того как я об этом поговорила с Лениным, в наше распоряжение были предоставлены пароходы и поезда – все безупречно чистые, хорошо оборудованные и обеспеченные самым лучшим продовольствием – со скоростью, весьма необычной для России того времени.

Пока мы еще были в Петрограде и Москве, я с удивлением обнаружила, что русского инженера, который был неофициальным представителем Советов в Италии и которого выбрали для сопровождения делегации в Россию, в самый последний момент заменили на русского студента. Он ничего не знал о движении, но сопровождал делегацию даже на самые конфиденциальные беседы с Лениным, на встречи, в которых должны были участвовать только итальянские социалисты и я. Когда я обратила внимание Ленина на нежелательность присутствия этого молодого человека, он успокоил меня, заметив: «Он один из наших».

Тогда я поняла, что этот студент – шпион большевиков, подручный другого шпиона, «глаз Москвы». Эти люди должны были не только докладывать Зиновьеву обо всем, что имело отношение к итальянским социалистам, но и шпионить друг за другом. Каждый из них был озабочен тем, чтобы доказать, что он тот самый человек, которому Зиновьев, рупор Советов, раздающий деньги и власть, может доверять. Каждый отчет, который посылали итальянцы в Москву, прочитывался одним из этих шпионов. Вместе с ним он посылал свой собственный отчет: результаты своей собственной шпионской деятельности, провокации и ложь. Зиновьев, в свою очередь, отвечал делегатам одним образом, а его агенты – другим. Таким образом он заставлял итальянцев поверить, что он одобряет их действия и рекомендации, и в то же время отдавал распоряжения их отменить. Такая ситуация должна была возбудить к ним недоверие со стороны рядовых граждан.

Когда мы собирались уезжать из Москвы, мы с удивлением узнали, что двое итальянских делегатов не едут с нами. Почему? Потому что у них «важная работа» в Москве: беседы с видными большевиками и т. д. Этот ответ еще больше усилил наше удивление. Почему именно этих двоих выбрали для этой «важной работы»? Один из них по фамилии Бомбаччи был сентиментальным и наивным человеком, дешевое тщеславие которого стимулировал оказанный ему прием. Всякий раз, когда Зиновьев хотел, чтобы тот выступил на собрании, он писал записку председателю: «Пусть слово возьмет Бомбаччи. Его длинные волосы и развевающаяся борода привлекают внимание. То, что он говорит, переводить не стоит». Другим из этой пары был профессор Грациадей, который всю свою жизнь критиковал Маркса и был одним из самых рьяных членов правого крыла в итальянском движении. Почему такой выбор? Чтобы разделить делегацию итальянских социалистов таким образом, чтобы Серрати пришлось бороться не только с большевиками, но и с некоторыми из своих собственных соотечественников, и таким образом создать впечатление, что в самом итальянском движении есть раскол и что Серрати не является представителем большинства. Выбор пал именно на этих двоих делегатов, потому что они были слабы и тщеславны и не способны устоять перед лестью и похвалой. Их принимали, им льстили в Кремле, бывшей резиденции русского царя, в такой обстановке, которая говорила о власти и деньгах!

В то время как Ленин видел в этих двоих итальянцах орудия, которыми он может воспользоваться, а потом от них избавиться, сами эти двое воображали, что за свои положительные качества их выбрали в лидеры итальянского движения под крылом большевиков. Пока мы отсутствовали, их показывали русским слушателям как настоящих представителей революции – в противовес Серрати, который «предал» ее. Их речи переводили так, как того хотел Зиновьев. Они совершенно опьянели от оваций толп народа и лести зиновьевских прихвостней.