Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг

“Письмо Татьяне Яковлевой” при жизни Маяковского не печаталось, судя по всему, по просьбе Татьяны, которой не нравилось, что он декламирует стихотворение в русских кругах Парижа. Но второе парижское стихотворение, “Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви”, было опубликовано во втором номере журнала “Молодая гвардия”, главным редактором которого был Тарас Костров, заказавший Маяковскому парижские стихи. “Письмо” стало бомбой и вызвало мощные протесты пролетарских писателей РАППа — для них писатель, который считал себя коммунистом, не должен писать на подобные темы. Лили не могла протестовать публично, но была глубоко задета “изменой” Маяковского — особенно строками “опять / в работу пущен / сердца /выстывший мотор”, которые являлись мощным ударом по ее положению музы поэта. Досадным был сам факт написания этого стихотворения, а публикация подтвердила, что раньше было известно лишь по слухам — что поставщицей горючего для поэтического мотора была теперь не Лили.

Описав первую встречу у доктора Симона — “входит / красавица в зал, /в меха / и бусы оправленная”, Маяковский дает определение любви, которое может считаться одним из наиболее сильных в истории русской лирики:

Любить —

это значит:

в глубь двора

вбежать

и до ночи грачьей,

блестя топором,

рубить дрова,

силой

своей

играючи.

Любить —

это с простынь,

бессонницей рваных,

срываться,

ревнуя к Копернику,

его,

а не мужа Марьи Иванны,

считая

своим

соперником.

Публикуя этот гимн силе любви, Маяковский рисковал репутацией пролетарского поэта, в чем он, естественно, отдавал себе отчет. Он всегда болезненно реагировал на намеки о том, что он живет не так, как — по мнению критиков — должен; а любовная связь с “белой” эмигранткой и вовсе превращала его в открытую мишень для нападок. Покупка машины тоже была щекотливым делом в стране, где личные автомобили можно было пересчитать на пальцах одной руки. Понимая, что “рено” зачтут ему в минус, Маяковский защитился стихотворением “Ответ на будущие сплетни”, объясняя, что он заплатил за машину своим пером: “Две тыщи шестьсот / бессоннейших строк / в руле, / в рессорах /ив спицах”; “Не избежать мне / сплетни дрянной. / Ну что ж, / простите, пожалуйста, / что я / из Парижа / привез Рено, / а не духи / и не галстук”. Стихотворение было написано до того, как машину доставили в Москву, и напечатано в январском номере газеты “За рулем”.

Одновременно с этой высокой лирикой Маяковский работал над самым антилирическим произведением своей жизни. Завер-

шенная в конце декабря пьеса “Клоп” была с энтузиазмом встречена Всеволодом Мейерхольдом, который десять лет назад ставил “Мистерию-буфф”. Постановочные работы — декорации, костюмы, репетиции — были выполнены в рекордный срок — меньше месяца; музыку к спектаклю написал молодой композитор Дмитрий Шостакович.

Во второй версии автобиографии, которая была подготовлена в апреле 1928 года, Маяковский сообщил, что за прославляющей революцию поэмой “Хорошо!” последует поэма под названием “Плохо!”. Она не была написана, вместо нее Маяковский задумал пьесу “Клоп”, главный герой которой — любитель выпить и побренчать на гитаре, слезливый обладатель партбилета Присыпкин представляет собой вульгаризованный вариант советского гражданина, пародированного Маяковским в поэме “Про это”. Присыпкин, чтобы жениться на маникюрше и кассирше Эльзевире Ренессанс, бросает свою старую любовь, работницу Зою Березкину, и та в отчаянии пытается покончить жизнь самоубийством. На свадьбе, которую празднуют в парикмахерской, вспыхивает пожар, и все погибают. Через пятьдесят лет в подвале дома находят замороженного Присыпкина, утонувшего при тушении пожара, и Институт человеческих воскрешений получает задание разморозить его. Вместе с Присыпки- ным воскрешается и клоп — “редчайший экземпляр вымершего и популярнейшего в начале столетия насекомого”, распространяющего заразные явления, которые в 1979 году давно исчезли и остались лишь в словарях: влюбленность, романсы, самоубийство, танцы, табак, водка… Когда молодая девушка начинает танцевать чарльстон и бормотать стихи, профессора объясняют, что “это приступы острой “влюбленности”, — так называлась древняя болезнь, когда человечья половая энергия, разумно распределяемая на всю жизнь, вдруг скоротечно конденсируется в неделю в одном воспалительном процессе, ведя к безрассудным и невероятным поступкам”. А когда ассистентка профессора, не кто иная, как постаревшая Зоя Березкина, признается, что пятьдесят лет назад она пыталась покончить с собой из-за любви, профессор восклицает: “Чушь… От любви надо мосты строить и детей рожать…” Реплики явно автобиографичны, здесь слышатсянамеки и на самоубийство Антонины Гумилиной, и на рождение дочери Элли-Патриции.

Когда клопа в конце концов ловят, его вместе с Присып- киным отправляют в зоопарк. Их двое — разных размеров, но одинаковых по существу: это знаменитые “клопус нормалис” и… “обывателиус вульгарис”. Оба водятся в затхлых матрацах времени”. Запертого в клетку вместе с гитарой, водкой и папиросами Присыпкина — “существо”, как его называет директор зоопарка, — показывают любопытной публике. Специальные фильтры “задерживают выражения”, его вульгарные речи доходят до слушателей в отцензурированном виде. Иногда он курит, иногда “вдохновляется” с помощью водки. Директор призывает его сказать “что-нибудь коротенькое”, и Присыпкин, обращаясь к театральной публике, кричит: “Граждане! Братцы! Свои! Родные! Откуда? Сколько вас?! Когда же вас всех разморозили? Чего ж я один в клетке? Родимые, братцы, пожалте ко мне! За что ж я страдаю?! Граждане!..”

Если клоп — метафора Присыпкина, то Присыпкин — карикатура на Маяковского — поэта, который из-за своих мечтаний о “немыслимой любви” страдает за все человечество. Чтобы подчеркнуть эту параллель, Маяковский настоял, чтобы исполнитель главной роли научился подражать его манерам. “Клоп” — сведение счетов с мечтами молодости о светлом будущем и спасительной любви. Коммунистическое будущее в пьесе — бездуховное, механизированное общество, в котором любовь редуцирована до чистой физиологии, до полового влечения. Мечта о воскрешении в поэме “Про это”, где Маяковский в будущем встречает свою любовь “дорогой зоологических аллей”, жестко пародируется в “Клопе”, где воскрешенное alter ego поэта держат в клетке вместе с вредным насекомым. В поэме “Человек” Маяковский заявляет, что он “для сердца”, но в обществе будущего никто не знает, что такое сердце. И если в “150 ооо ооо” он верил, что “в новом свете раскроются / поэтом опоганенные розы и грезы, / все на радость / нашим / глазам больших детей!”, то в 1979 году действительность выглядит иначе: “Есть про розы только в учебниках садоводства, есть грезы только в медицине, в отделе сновидений”.