Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг

На скачках также присутствовали муж Норы, Юрий Олеша, Борис Пильняк и Валентин Катаев, у которого компания договорилась встретиться вечером. Маяковский пообещал забрать Нору после спектакля на автомобиле, но его задержала бильярдная партия в гостинице “Селект”, и Нора поехала к Катаеву вместе с мужем. Оказавшись на месте, она узнала, что Маяковский несколько раз звонил и спрашивал ее. Еще один телефонный разговор, и наконец он появился сам. На вопрос, почему он так и не заехал за ней, Маяковский ответил: “Бывают в жизни человека такие обстоятельства, против которых не попрешь… Поэтому вы не должны меня ругать”.

Как и всегда, влюбленному Маяковскому нужно было немедленно удостовериться в своей привлекательности, и он назначил Норе свидание уже на следующий день. Встретившись во второй половине дня, они пошли на прогулку. “На этот раз Маяковский произвел на меня совсем другое впечатление, чем

Вероника Полонская в фильме Л.Ю. Брик “Стеклянный глаз”.

накануне, — вспоминала Нора. — Он был совсем не похож на вчерашнего Маяковского — резкого, шумного, беспокойного в литературном обществе”. Теперь он был “обыкновенно мягок и деликатен, говорил о самых простых, обыденных вещах”. После нескольких дней бесед и прогулок Маяковский пригласил Нору в комнату в Лубянском проезде, где “сильным, низким голосом, которым он великолепно управлял”, читал свои стихи — “необыкновенно выразительно, с самыми неожиданными интонациями”. Далее Маяковский действовал в привычном ключе. Когда Нора на вопрос: “Нравятся мои стихи, Вероника Витольдовна?” — ответила “да”, он начал “неожиданно и настойчиво” обнимать ее, а встретив сопротивление, “страшно удивился, по- детски обиделся”. Он “надулся, замрачнел” и сказал: “Ну ладно, дайте копыто, больше не буду. Вот недотрога”. Однако Нора уже поняла, что если Маяковский захочет, он, по ее выражению, "войдет в ее жизнь”, и через несколько дней они впервые стали близки. Провожая ее потом домой, он посреди Лубянской площади вдруг

Маяковский с актрисой Анель Судакевич в Хосте в августе 1929 г.

начал танцевать мазурку — “такой большой и неуклюжий, а танцевал очень легко и комично в то же время”.

Маяковский, который никогда не танцевал, внезапно исполняет мазурку в центре Москвы! Это многое говорит о его душевном состоянии, но свидетельствует и об отсутствии в нем “стыдливости”. Будучи инфантильно эгоцентричным, он всегда вел себя так, словно рядом с ним никого нет. Он никогда не смущался, мог посреди улицы снять ботинок, в который попал камешек, и громко обсуждал по телефону самые интимные вопросы, не обращая внимания на то, что его слышат посторонние. В этом проявлялась важная черта характера Маяковского: его неспособность к лицемерию, хитрости, фальши, интригам; он категорически не умел притворяться.

Как и других, Нору поразили перепады настроения Маяковского: “Я не помню Маяковского ровным, спокойным: или он искрящийся, шумный, веселый, удивительно обаятельный, все время повторяющий отдельные строки стихов, поющий эти стихи на сочиненные им же своеобразные мотивы, — или мрачный, и тогда молчащий подряд несколько часов”.

Несмотря на трудности, вызванные характером Маяковского, за лето их отношения стали более серьезными. В июле Маяковский отправился в ежегодное турне в Крым, где Нора проводила отпуск в компании мхатовских подруг. Они пробыли вместе несколько дней в Сочи и Хосте и собирались через неделю снова встретиться в Ялте, однако Нора заболела и приехать не смогла. Маяковский был вне себя от волнения, бомбардировал ее телеграммами-молниями, одна из них была такой длинной, что телеграфистка не знала, как реагировать. Он умолял Нору приехать, в противном случае намеревался отправиться к ней в Сочи сам — Нора же в ответ предлагала увидеться уже в Москве; об их отношениях и так уже много сплетничали, и она опасалась, как бы слухи не дошли до ее мужа — единственного человека, который, по- видимому, ничего не знал. 22 августа Маяковский вернулся домой. Когда через шесть дней в Москву приехала Нора, он встретил ее на вокзале “взволнованный” и “ласковый, как никогда”. В руках Маяковский держал две розы — вместо огромного букета, который на самом деле хотел бы ей вручить, но побоялся выглядеть как “влюбленный гимназист”, как он объяснил матери Норы.

Нора не сомневалась в чувствах Маяковского и к этому времени была уже готова разделить с ним жизнь. Но, несмотря на то что она “была бы счастлива”, если бы он “тогда предложил [ей] быть с ним совсем”, Маяковский, к ее огорчению, не говорил “о дальнейшей форме” их отношений. Сдерживающим фактором была, разумеется, Татьяна, о чьем существовании Нора должна была знать, поскольку посвященное той стихотворение “Письмо товарищу Кострову…” уже было опубликовано. Лгать о ней Маяковский, таким образом, не мог. Чтобы сохранить отношения с Норой, ему нужно было убедить ее, что связь с Татьяной уже в прошлом. Однако Татьяна принадлежала не прошлому, а будущему. “Не грусти детка не может быть такого случая чтоб мы с тобой не оказывались во все времена вместе, — писал ей Маяковский 8 июня, как раз тогда, когда активно ухаживал за Норой. — Ты спрашиваешь меня о подробностях моей жизни. Подробностей нет”. Слово “подробности” у Маяковского часто обозначало нечто такое, о чем он не хотел или не мог рассказать. В данном случае несуществующей “подробностью” была Нора. Письма Маяковского никогда не отличались особой содержательностью, и любопытство Татьяны могло быть вызвано общим интересом к его жизни. Но скорее всего до Татьяны дошли слухи о его романе с Норой — от Эльзы, которую в свою очередь проинформировала Лили, чью заинтересованность в том, чтобы чувства Маяковского к Татьяне остыли, нельзя недооценивать.

На протяжении лета Маяковский интенсивно работал над новой пьесой “Баня”, продолжением “Клопа”. Но лирику он почти не писал, по крайней мере такую, какой мог бы гордиться. “Не написал ни одной стихотворной строки, — жаловался он Татьяне в том же письме. — После твоих стихов прочие кажутся пресными. На работу бросаюсь помня что до октября не так много времени <���…>. Милый мой родной и любимый Таник Не забывай меня пожалуйста Я тебя так же люблю и рвусь тебя видеть”. Через месяц, 12 июля, он упрекает ее за то, что она почти ничего не пишет, и продолжает: “Дальше октября (назначенного нами) мне совсем никак без тебя не представляется. С сентября начну себе приделывать крылышки для налета на тебя”. Объяснения в любви продолжаются в письме, написанном спустя четыре