Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг

За этой характеристикой крылся намек на поддержку большевиками Пролеткульта, чьи принципы шли вразрез с идеями футуризма. Идеологи Пролеткульта считали, что современное искусство и литература непонятны рабочим, которым надо преподносить революционные идеи в более доступных — читай классических — формах. “Единственно верный путь, — заявлял Осип, — неуклонно вести свою культурную линию, быть везде, где культуре грозит опасность, стойко защищая ее от всякого,

в том числе и большевистского, вандализма”. Поэтому, несмотря на то что он не является членом партии и не намерен подчиняться какой-либо партийной дисциплине или принимать участие в политических митингах, он не должен отказываться от своего “неожиданного избранья”.

Письмо отражает двойственность позиции Брика по отношению к новой власти. Не будучи членом большевистской партии, он готов представлять большевиков в городской Думе, если это будет содействовать подрыву их культурной политики. Таким образом, он принимает избрание не из политических убеждений, а по тактическим соображениям. Не видим ли мы здесь еще одно проявление его “морального релятивизма”?

Даже если между Бриком и Луначарским и были разногласия, то в целом они говорили на одном языке. С Маяковским все обстояло иначе. На самом деле его конфликт с Луначарским был настолько серьезным, что в конце ноября — начале декабря он покинул Петроград и уехал в Москву, “не сговорившись с наркомом”, по словам Осипа.

В чем, собственно, заключался конфликт, ясно из реакции Маяковского на статью Осипа. “Прочел в Новой жизни дышащее благородством Оськино письмо, — пишет он Осипу и Лили в первом сохранившемся письме из Москвы. — Хотел бы получить такое же”. Энтузиазм Маяковского, вызванный “дышащим благородством” письмом, был на самом деле первым после октября 1917-го выражением убеждения, лежавшего в основе эстетики его и его коллег по авангарду: нет революционного содержания без революционной формы. Поняв, что Луначарский не будет поддерживать футуристов в эстетической борьбе, Маяковский предпочел покинуть поле боя.

Из стихотворения “Революция” ясно, что Маяковский воспринимал Февральскую революцию как свою: “Мы победили! / Слава нам! / Сла-а-ав-в-ва нам!” Октябрьскую революцию он подобными дифирамбами не приветствовал. На самом деле за последовавшие два года, до осени 1919-го, Маяковский напишет лишь

дюжину стихотворений, что, по замечанию советского исследователя А.А. Смородина, говорит о его “потрясенности происходящим”. Сдержанное отношение к большевистской культурной идеологии, таким образом, повлекло за собой частичный творческий паралич.

Два написанных осенью 1917 года революционных стихотворения, “Наш марш” и “Ода революции”, отражают общий подъем, не выказывая поддержки какой-либо конкретной политической линии. Но в то же время Маяковский пишет еще одно стихотворение, с качественно другим содержанием, — “России”.

“Я” в стихотворении — “заморский страус, в перьях строф, размеров и рифм” — прячется в “оперенье звенящее”, то есть занимается поэзией. В “снеговой уродине” он чужой, он зарывается глубже в перья и видит воображаемый южный “остров зноя”. Но и на родине страуса фантазию топчут ногами, к нему относятся как к чужаку — то недоуменно, то с восхищением. Утопия оказывается фикцией, и в конце стихотворения он возвращается в зимний пейзаж первых строк. Ничего не изменилось, и он сдается:

Что ж, бери меня хваткой мерзкой!

Бритвой ветра перья обрей.

Пусть исчезну,

чужой и заморский,

под неистовства всех декабрей.

Стихотворение “России”, которое ошибочно датируют 1915-м или 1916 годами', на одном уровне рассказывает о положении

Впервые стихотворение было опубликовано в 1919 г. в сборнике “Все сочиненное Владимиром Маяковским. 1909–1919”, где оно датируется 1915 г. Однако в этой подборке только пятнадцать из восьмидесяти стихотворений датированы правильно. Чтобы издать книгу в 1919-м, когда был большой дефицит бумаги, Маяковский придумал якобы десятилетний юбилей творчества и соответствующим образом подтасовал даты: в 1909 г. он еще не начал писать стихи, тем более ничего не опубликовал. Однако неправильная датировка именно этого стихотворения вряд ли объясняется легкомысленным отношением автора к хронологии — здесь скрыты другие, политические причины: в 1919 г. “политическая корректность” уже не позволяла объявить такое стихотворение написанным в 1917-м. По сообщению О. Брика (в беседе с Н. Харджиевым в 30-е гг.), “России” написано в декабре 1917 г.

поэта в обществе и отношении общества к поэту. Прочитанное так, оно может рассматриваться как поэтический комментарий к критике Осипом утилитарного подхода большевиков к культуре и как защита формы и фантазии. (То, что Маяковский смог одновременно написать такие разные стихотворения, как “Наш марш” и “Ода революции”, с одной стороны, и “России” — с другой, удивлять не должно — это выражение амбивалентности, отличавшей его отношение к революции.) На более глубоком уровне стихотворение “России” является вариацией центральной темы в творчестве Маяковского: поэт с его фантазией и “звенящим опереньем” всегда “заморский”, всегда чужой, где бы он ни находился.

Переехав в Москву, Маяковский получил возможность демонстрировать свои “перья строф, размеров и рифм”. Осенью 1917 года Василий Каменский с финансовой помощью московского богача Филиппова основал “Кафе поэтов” в здании бывшей прачечной в Настасьинском переулке на Тверской. Внутри имелась эстрада и стояла грубоструганая мебель. На разрисованных Маяковским, Бурлюком и другими художниками стенах можно было прочитать цитаты из произведений футуристов. “Кафе поэтов” сознательно отсылало к довоенным традициям артистического подвала “Бродячая собака” в Петербурге, и публику завлекали теми же скандальными приемами, что и в дореволюционное время. Символом преемственности стала желтая блуза, которую снова, впервые после встречи с Лили, надел Маяковский.

Публика приходила поздно, после театра. Кафе было открыто для всех. Кроме ядра, состоявшего из футуристов, выступали и гости из числа зрителей: певцы, поэты, танцоры, актеры. Владимир Гольцшмидт, “футурист жизни”, веселил публику, разбивая доски о голову. В середине декабря Маяковский докладывал Лили и Осипу: “Кафэ пока очень милое и веселое учреждение. <���…> Народу битком. На полу опилки. На эстраде мы <���…>. Публику шлем к чертовой матери. <���… > Футуризм в большом фаворе”.