Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Собрав необходимую для продолжения путешествия сумму, 21 июня Маяковский ступил на борт 20 ооо-тонного корабля “Эспань”, который должен был доставить его в Мексику. Через несколько дней Эльза уехала в Москву, где ее встретили не только Лили и Осип, но и Елена Юльевна — воспользовавшись отсутствием Маяковского, она приехала в родной город. Это был первый после 1918 года визит матери и Эльзы в Советскую Россию.

Путь до мексиканского порта Веракрус занял восемнадцать дней. “Нельзя сказать чтоб на пароходе мне было очень весело, — писал Маяковский Лили 3 июля, когда корабль подходил к Кубе, — 12 дней воды это хорошо для рыб и для профессионалов открывателей а для сухопутных это много. Разговаривать по франц. и по испански я не выучился но за то выработал выразительность лица т. к. объясняюсь мимикой”.

Маяковский и Давид Бурлюк на Рокуэй-Бич в Нью-Йорке в августе 1925 г.

Мимика помогала и при игре в покер, чему он, как утверждала мексиканская газета, посвящал много времени, поскольку не мог общаться с попутчиками — на борту он был единственным русским. Но Маяковский также работал. Однако ни одно из шести написанных в этот период стихотворений не принадлежит к вершинам его творчества, напротив: за исключением отдельных строф, можно говорить об определенной интеллектуальной девальвации. Так, например, в одном стихотворении он издевается над шестью монахинями, путешествующими на пароходе: "Вместо известных / симметричных мест, // где у женщин выпуклость, — / у этих выем: //в одной выемке — / серебряный крест, // в другой — медали / со Львом / и с Пием”. Дешевые шутки, которые могли найти отклик у необразованной рабочей публики, но были недостойны автора таких произведений, как “Человек” и "Про это”.

Если Париж служил транзитной станцией на пути в Мексику, то Мексика была лишь этапом спланированного путешествия в США, возможно — даже вокруг света. Отвечая на вопросы журналистов о том, получал ли он какие-либо задания от советского правительства и был ли членом партии, Маяковский подчеркнуто отвечал, что “уже давно отошел от официальной деятельности” и что пребывание в Мексике "носит чисто литературный характер и не имеет какого-либо политического значения”. Осторожный — и не совсем правдивый — ответ предназначался главным образом не читателям мексиканских газет, а американской миграционной службе. Маяковский прекрасно знал, что именно положение советского поэта и рупора коммунизма было основным препятствием для получения визы в США.

Давид Бурлюк не имел права прислать Маяковскому приглашение, так как он прожил в Америке слишком непродолжительное время, поэтому он попросил сделать это одного друга- художника. Но и это не помогло, и спустя две недели потерявший всякую надежду Маяковский обратился в дипломатическое представительство Франции в Мехико с просьбой предоставить ему визу во Францию. "Если же соединенных штатов не выйдет выеду в Москву около ц августа и около 15–20 сентября буду в Москве”, — писал он Лили. Но уже на следующий день, 24 июля, онпошел в американское консульство в Мехико, где оставил заявление на получение временного разрешения на въезд в Соединенные Штаты. В анкете Маяковский сообщил, что он не писатель, а художник, который едет в США для того, чтобы показать там свои работы. На этот раз обстоятельства сложились удачнее, и ему выдали въездную визу сроком на шесть месяцев. Необходимый залог, составивший 500 долларов — половину годового дохода американца! — поэт взял взаймы у сотрудника советского посольства в Мехико. 27 июля 1925 года Маяковский пересек границу Соединенных Штатов в городе Ларедо, и через три дня он был в Нью-Йорке.

Первым человеком, с которым Маяковский связался в Нью- Иорке, стал, разумеется, Давид Бурлюк. Они не виделись семь лет. “С особым волнением услыхал в телефон его звучный, мужественный бассо-профундо, — вспоминал его старый соратник по футуризму. — Бросаюсь в подземку и мчусь на Пятое авеню, где остановился В. В. Маяковский. Еще издали вижу большую “русскую” ногу, шагающую через порог, и пару увесистых чемоданов, застрявших в дверях”.

Если американские власти не поняли этого ранее, то теперь им стало ясно, что нога принадлежала не художнику, а поэту. Портреты и интервью Владимира Маяковского, который “за последние десять лет был самым известным поэтом в Советской России” и чьи стихи “расходятся в новой России миллионными тиражами”, стали появляться во множестве газет, главным образом в коммунистической прессе. А читатели “Нью-Йорк тайме” могли узнать о нем и такую информацию: “Самый популярный поэт России, Маяковский, одновременно и самый богатый поэт — в той мере, в какой богатство позволительно на его родине <���…> Его последняя книга принесла ему ю тысяч долларов. Маяковский самый известный картежник в России. Он проигрывает в карты намного больше того, что зарабатывает, и живет на выигрыши”. В репортаже также сообщалось, что “пролетарский поэт предпочитает одеваться как денди и заказывает одежду у лучших портных Парижа” и что он “любит комфорт и роскошь и одновременно презирает их”. Несмотря на явные ошибки и преувеличения, стоит обратить внимание на то, что слава Маяковского-картежника распространилась далеко за пределами России; хотя нельзя забывать: его “богатства” исчислялись в рублях, а не в конвертируемой валюте и за границей почти ничего не стоили…

Маяковский провел несколько нашумевших выступле- ний в Нью-Йорке, а во время турне по восточным штатам посетил Кливленд, Детройт, Чикаго, Филадельфию и Питтсбург. Он читал стихи, рассказывал об СССР и делился впечатлениями о Соединенных Штатах. На его выступление в Central Opera House в Нью-Йорке пришло две тысячи человек. “Так же прост и велик, как сама Советская Россия! — сообщала еврейская коммунистическая газета "Фрейгайт”. — Гигантский рост, крепкие плечи, простенький пиджачок, коротко стриженная большая голова. <���…> С напряженным вниманием выслушивала огромная аудитория стихи Маяковского в мастерском чтении самого автора”. “Каждое прочтенное стихотворение вызывало долго не смолкаю- щие рукоплескания” у “революционных рабочих Нью-Йорка”, но находились и такие, кто не разделял подобный энтузиазм. Один из критиков писал, что автор “Облака в штанах” растратил свой талант за последние семь лет, то есть за период после революции, что “муза поэта покинула его”.

В интервью и выступлениях Маяковский критиковал тех- нологизацию и индустриализацию Америки как с идеологической, так и с эстетической точек зрения. Хотя американцам удалось достичь впечатляющих материальных результатов, но сами люди не поднялись на соответствующий уровень и еще живут в прошлом. “Интеллектуально ньюйоркцы еще провинциалы, — заявил он в своем первом интервью, которое взял у него журналист Майкл Голд. — Их умы не сумели еще воспринять полностью значение индустриального века”. Город “не организован”, это не “зрелый продукт взрослых людей, понявших, чего они хотят, и спланировавших его как художники”. Индустриальный век в России будет другим, “он будет спланирован, будет сознательным”. В качестве примера Маяковский упоминает небоскребы, о которых мастера Ренессанса могли лишь мечтать, пятидесятиэтажные здания, бросающие вызов закону всемирного тяготения. Но американские архитекторы, очевидно, не понимают, что им удалось совершить чудо, и украшают свои творения смешными