Вячеслав Удовик - Воронцов

Вот наше главное дело, и я надеюсь, что с помощью Божиею мы в этом успеем. Главное затруднение всегда было совершенный недостаток в топливе, не позволявшем никаким резервам оставаться здесь зимою. Это затруднение чудесным образом теперь устранено. Еще в прошлом году содействием князя Аргутинского, чрез нарочных специальных чиновников, мы искали между Акушею и Кумыхом каменный уголь, но удачи не было. В прошедшем апреле месяце я пригласил известного профессора Абиха поехать на места, где еще в 1843 году князь Аргутинский писал генералу Ней-гардту, что по его мнению есть признаки драгоценного для здешней местности минерала. Князь Аргутинский дал ему верных проводников и рабочих, и к истинному моему восхищению, когда мы были еще в Ходжал-Махи, г. Абих привез мне образчики найденного им настоящего каменного угля. Место оного около деревни Улучур, в 12-ти верстах от Кумыха. Будучи почти на дороге нашей, когда мы шли сюда, я остановился там с большою частью отряда на три дня. Мы нашли уголь не в одном, а в десяти местах, а как в рабочих не было недостатка, то и успели добыть тогда же несколько сот пудов и тут же начали пробовать и употреблять его в земляных печах. То же самое делаем здесь, и к нам привозят сюда уже уголь со всех сторон, ибо за каждый вьюк получают по полтине. Солдаты и жители знакомятся с употреблением оного, и важнейший вопрос о возможности иметь зимою резерв в 2 или 3 батальонов в окрестностях Кумыха из графского полка (Ширванского) торжественно решен. Это большой результат, и может быть, что без тех обстоятельств, которые меня повели с отрядом по эти местам, дело угля, столь для нас интересное, осталось бы по крайней мере до будущего года нерешенным.

Вот, любезный Алексей Петрович, точное описание теперешнего нашего положения. Я изложил оное во всей подробности, потому что ты берешь участие во всем до меня касающемся и потому что ты так совершенно знаешь край сей и что надобно желать и делать для будущности оного. Обо всем, что я тебе изложил, напиши мне твои примечания и заключения: всякое твое мнение для меня драгоценно и полезно.

Прощай, любезный Алексей Петрович. Я пересмотрю еще на днях все твои письма и если найду какие-нибудь вопросы, на которые не отвечал, то немедленно это сделаю. Преданный тебе М. Воронцов.

Тифлис, 8 ноября 1847 г.

С последнею экстрапочтою я получил, любезнейший Алексей Петрович, письмо твое от 20-го октября и сожалею теперь очень, что слухи о твоем отъезде еще в сентябре помешали мне написать тебе прямо и подробнее о счастливом окончании нашей кампании взятием Салтов в глазах Шамиля, несмотря на неимоверные усилия его, чтобы мы не успели в предприятии, от которого зависел весь результат пятимесячных трудов с нашей стороны, и со стороны лезгин повсеместные сборы и особливо на определение от Имама храбрейшим мюридам со всего Дагестана — не отдать нам Салты или умереть, защищая оные. Вот отчего успех сей важен и в теперешнем положении дел, и для будущего; горцы увидели нашу силу и свою слабость против серьезной от нас атаки. Кроме того надобно заметить, что хотя пребывание мое во все время на неприятельской земле заставило и Шамиля быть безотлучно пять месяцев на Кара-Койсу, не предпринимая совершенно ничего ни в какую другую сторону и что с нашей стороны никакого отвлечения его сил не было (потому что холера помешала Чеченскому отряду собираться и строить башню на Гойте), силы Шамиля были, во все время, слабы. После дела 7-го августа против Кибит-Маго-мы главный этот сбор не ретировался, а просто разбежался по домам, и только недели две после того он мог собрать 5 или 6000 человек, с которыми стоял все время между Аварским Койсу и Кара-Койсу и не смел уже никого оставить, ни на одну ночь, в лагере на правом берегу Кара-Койсу.

Я найду средство послать тебе подробности нашей осады, в продолжение которой мы употребили конечно огромные средства; но это было необходимо, чтобы победить отчаянное сопротивление трехтысячного гарнизона, решившего умереть, частью от фанатизма а частью от страха самого Шамиля: ибо он угрожал и действительно сначала казнил смертью некоторых, которые вышли в первые дни из Салты нераненые. Он теперь заплатил с процентами за прискорбное для нас событие 1843-го года, когда наш гарнизон в Гергебиле был им истреблен в глазах нашего отряда. В будущем письме, кроме подробностей о происшедшем, я напишу тебе о последствиях, которые можно ожидать от действий сего года и скажу тебе теперь только, что я радуюсь, видя, что предположения мои для охранения края и ослабления неприятеля согласны с твоими видами: ты один из здешних бывших начальников видишь дела Дагестанские совершенно так, как они мне показались по близкому знакомству с сим единственным в свете краем. Вообрази, что я вчера получил письмо от Головина, в котором, поздравляя с Салтами, он опять твердит настоятельно, что надобно занять Аварию и что потеря этой провинции единственная причина всех бывших несчастий и будущих трудностей и неудобств. Это письмо я посылаю к Булгакову, которого я уже прежде просил узнать, каким способом можно с тобою переписываться, когда ты будешь за границей; ибо я совсем не понимаю твоей мысли, что раз за границею, переписки с тобою не будет. На то есть почты и особливо банкиры. Вена для Германии и Венеция, Флоренция и Рим для Италии, есть пункты, которые ты миновать не можешь и с помощью которых всегда можно сообщаться. Прощай, любезный Алексей Петрович; верь истинной моей к тебе преданности. М. Воронцов.

Тифлис, 20 декабря 1847 г.

Я совершенно был удивлен, любезный Алексей Петрович, получением вчерашнего числа твоего письма, тогда как тебя считал по крайней меру за границей. С самого сентября месяца ты беспрестанно выезжаешь в дорогу, не приказываешь к себе писать, говоришь, что и за границею письма наши тебя не найдут, а теперь вот уже половина Декабря, ты еще в Москве, а все так и не говоришь, когда именно выедешь, так что я в совершенной неизвестности, найдет ли это письмо тебя там. Признайся, однако, что большая разница, особливо когда столько разных препятствий и без того мешают писать с уверенностью или, по крайней мере, надеждою, что письмо дойдет в руки и скоро, или писать тому, кто говорит: «не пиши, целый год буду там, где и ворон костей моих не сыщет».

Один офицер отправляется сегодня через Москву в Петербург; я пользуюсь его отъездом, чтобы отправить это письмо и новую 10-ти верстную карту Кавказа, прося его отдать их непременно или тебе самому, или Булгакову, который, в случае недавнего перед тем твоего отъезда, все-таки будет знать, я думаю, как тебя догнать и то и другое тебе доставить. Скажу о карте, что она вышла из литографии, когда я был уже в экспедиции; мысль, что ты уже уехал, болезнь моя и пр. оправдывают меня до некоторой степени в том, что экземпляр не был к тебе прежде доставлен; я все-таки и сожалею и даже признаю себя виновным, что по возвращении в Тифлис я к тебе ее не послал наудалую и на всякий случай. Этой карты еще никогда здесь не печатали; в рукописных же листах пятиверстной, для меня сделанной, я нашел столько ошибок, что и свои листы отдал в штаб для поправления и не получу их обратно прежде весны.