Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Примерно так же, как император, думал и двигавшийся до этого в авангарде армии Багратион. Как раз 18 ноября он послал Кутузову рапорт о действиях авангарда под Альт-Раузницем. Багратион сообщал о весьма вялых перестрелках с отступающим противником, о том, что занял удобную позицию и «велел разводить огни, а часть кавалерии послал фуражировать», что было возможно только в обстановке относительной безопасности. В конце рапорта он писал: «На всякий же случай покорнейше прошу ваше высокопревосходительство снабдить меня своим повелением, как мне поступать завтре в случае, если неприятель не во всем отступит. Мое же мнение, есть ли бы авангард подкрепили пехотою и обеспечили левый фланг, то весьма удобно его атаковать с успехом»70.

Как справедливо замечал Г. А. Леер, отказав Наполеону в 24-часовом перемирии, союзники дали ему взамен 72 часа: три дня они не предпринимали прямой атаки, а лишь смещали на его глазах крупную группировку влево с самой короткой дороги к французским позициям, ставя легко читаемую противником задачу охватить его правый фланг у Сокольниц и Тельниц (Теллиц) и тем самым отрезать его от Вены. Но уже тогдашние элементарные правила ведения войны утверждали как аксиому: всякие фланговые движения необходимо производить по возможности скрытно и быстро. Здесь же все делалось наоборот, как во время охоты на тигра со слонами в Индии: русские и австрийские полки целых три дня, медленно и шумно, совершали передвижения на глазах противника. Как вспоминал Адам Чарторыйский, «во время нашего флангового движения мы видели на высотах, скрывавших от нас французские позиции, офицеров (неприятеля. — Е. А.), появлявшихся один за другим для наблюдения за нашим передвижением»71. Опять же непонятно, почему промолчал многоопытный Кутузов, почему он не написал государю записку, которая для нас, потомков, служила бы хотя бы слабым оправданием его бездеятельности? А почему молчал, совершая этот неуклюжий «фланговый охват», командующий 1-й колонной (на левом фланге) генерал Дохтуров — герой мастерски скрытого обходного движения в Дирнштейне, о котором шла речь выше? Он же был опытным, боевым генералом! Эти вопросы важны, ибо после Аустерлица в России распространилось убеждение, что во всем виноваты австрийцы, которые оказались слабаками, «подлецами и предателями», устроившими поражение русской армии.

Наполеон не стал мешать движению союзников влево. За дни, любезно ему предоставленные, он досконально изучил местность и расположение противника и наутро 20 ноября был готов действовать. Наполеон отказался от первоначального (известного союзникам) оборонительного плана действий. Французские войска занимали удобную оборонительную позицию, защищенную озерами, селениями, а главное — ручьем Гольдбах и его притоками, текущими по довольно глубокому оврагу (дефиле). Несмотря на это, Наполеон решил провести не оборонительную, а наступательную битву, что оказалось полной неожиданностью для его противников. Скрытно от них, в вечернем сумраке, Наполеон перевел корпуса Сульта и Бернадота через ручей, в поле, и поставил по линии деревень Гиршковиц, Пунтовиц и Кобельниц. Это движение стало реализацией одной из доктрин наполеоновской тактики, которую называли «теорией невозможного». Она включала в себя такие положения: «Делать всегда противное тому, что делалось до того и удерживалось еще у других; выбирать всегда исполнение самое трудное; предпочитать то, что робкая тактика противников отвергала или считала невозможным… Чтобы победить, нужно было только удивить… французские генералы требовали “дерзости, и еще дерзости, и всегда дерзости”»72.

Ночью Наполеон, по своему обычаю, объезжал изготовившиеся к битве войска, и они при свете факелов восторженно ревели: * Vive 11Етрегеиг!» Ермолов писал, что тогда в русской армии «был слух и почти все верили, что неприятель уходит. Около полуночи у подошвы возвышения, на котором стояла наша дивизия, в одно мгновение загорелись огни, охватившие большое пространство. Мы увидели обширные бивуаки и движение великого числа людей, что наиболее утвердило многих во мнении, что неприятель не ищет даже скрывать свое отступление. Напротив того, некоторым казалось сие подозрительным. Мы узнали вскоре, что огни означали торжество в честь Наполеона и зажжены в его присутствие».

О том, что французы намерены отступать, думали все в окружении союзных императоров. Но словам Адама Чарторыйского, в тот момент Александр и его окружение «отдались всецело желанию не упускать такого прекрасного случая уничтожить французскую армию и нанести, как предполагалось, решительный и роковой удар Наполеону»; им казалось, что «французская армия подавала все признаки скорого отступления»73. Как вспоминал генерал И. К. Орурк, той ночью к нему, на передовые посты, приехал князь Петр Долгоруков и приказывал наблюдать, по какой дороге начнут отступать французы, «говоря, что знаем наверное о решении их отступить»74. Именно с такими настроениями (не упустить злодея!) и проходил упомянутый выше военный совет 20 ноября. Утвержденная тогда диспозиция, в сущности, не была полноценным планом сражения, она предусматривала лишь некое «атакующее движение», нацеленное на сближение с отступающим или засевшим в оборонительной позиции противником. Как справедливо замечали впоследствии военные историки, «основанием диспозиции для боя послужило не тщательное изучение обстановки, а догадки»75. Пять колонн должны были сбить неприятеля с его позиций. Согласно этой диспозиции, неприятель представлялся неким гарнизоном крепости, стоявшим на своих позициях неподвижно, да и сама диспозиция чем-то напоминала приказ о штурме крепости, когда каждому командующему сформированных штурмующих колонн был указан участок стены или бастион, достижение и взятие которого и являлось конечной целью штурма. И хотя в диспозиции Вейротера и указано, что «успех всего сражения зависит от решительной атаки боевым крылом на правое неприятельское»76, там ничего не было сказано о дальнейших действиях войск — видно, что генералам предстояло ждать новых указаний. Не предусматривалось и никаких рекомендаций в случае встречных действий противника — читатель помнит ответ Вейротера на вопрос генерала Ланжерона.

И еще. В глубокой древности люди перед крупными событиями, битвами и иными важными деяниями звали авгуров или сами по отдельным, порой незаметным признакам пытались угадать судьбу, увидеть краешек будущего. Адам Чарторыйский вспоминал, что накануне сражения, к вечеру, он ехал вместе с императором в окрестностях Аустерлица: «Мы встретили отряд кроатов, которые затянули одну из своих народных песен, протяжных и меланхоличных. Пение это, холодное и хмурое небо привели нас в грустное настроение. Кто-то сказал, что завтра понедельник, день, считавшийся в России несчастливым, в тот же момент лошадь императора поскользнулась и упала. Он же сам был вышиблен из седла. Хотя это приключение и окончилось благополучно, все же некоторые увидели в нем дурной признак»77.