Владимир Сыромятников - 100 рассказов о стыковке

В моей жизни по–прежнему важное место занимал спорт: футбол, хоккей и шахматы. Должен признать, что в силу целого ряда причин, внешних и внутренних, мне не привелось достигнуть настоящего мастерства в моих любимых играх, хотя довольно часто мне удавалось забивать удивительные голы благодаря хорошо поставленному удару, особенно с левой ноги, как природному левше. Спорт компенсировал нам отчасти отсутствие опыта у старших ребят, которым приходилось работать во время войны, а тогда и два–три года могли иметь огромное значение. В футбол я продолжал играть в Подлипках. У нас сложилась хорошая команда, в которой выделялся своими выдающимися спортивными способностями мой друг Володя Федоров. Много лет спустя на его похоронах я сказал, что такие парни, как он, выигрывали олимпийские игры. Владимир не стал чемпионом, зато он состоялся как человек, как крупный руководитель лесотехнического производства. Кстати, мы почему?то считали тогда, что серьезная учеба и настоящий спорт несовместимы, а слова «профессиональный спорт» применительно к нашей стране тогда вообще были запретными.

В семье посмеивались: было у отца три сына, два умных, а третий — футболист. У моего отца выбора не было.

Футбол, как и хоккей, — жесткая командная игра широкого диапазона и возможностей для индивидуальных и коллективных действий, с тем чтобы добиться общей цели, конечного результата, — готовил молодых людей не только для арены. Он воспитывал нас для основной созидательной деятельности, для настоящих коллективных игр, учил крепко стоять на ногах в прямом и переносном смысле. Эти игры дали мне очень много: воспитывали характер, бойцовские качества. Позже я также осознал, что в жестких спортивных играх настоящих вершин достигали лишь самые упорные и честолюбивые, не щадившие себя.

Осенью, на первом курсе, выступая за команду факультета по шахматам, я выиграл все партии, и мы стали чемпионами. Вскоре я уже играл в сильном турнире в сборной команде училища. В МВТУ, как и во многих других московских институтах, шахматы были очень популярны, в ту пору там училось много перворазрядников и мастеров. Со мной в команде МВТУ играли выдающиеся шахматисты, будущие гроссмейстеры В. Антошин и А. Быховский. Однако настоящей шахматной школы у меня не было. Первые неудачи выбили из колеи и убавили энтузиазма. Наверно, я слишком не любил проигрывать, а в ту пору еще не научился «держать удары». Потом я выступал лишь за свой факультет, довольно успешно играя на второй доске после Быховского. Но дальше я не пошел и мне никто не помог, а настоящие мужские игры и интересы увели в другой мир.

Уже в 90–е годы, когда вовсю начался так называемый переходный период, мой европейский коллега Р. Бенталл как?то сказал: «Нет, вы русские все?таки выпутаетесь, потому что хорошо играете в шахматы». Действительно, русские в те годы проявили чудеса изворотливости. Эта сторона нашего менталитета стала легендарной. К сожалению, наши национальные особенности использовались чаще не в государственных интересах. «За державу обидно!»

Когда в конце второго курса я начал играть за факультетскую хоккейную команду, меня сразу же пригласили в сборную МВТУ, которая была одной из сильнейших среди вузов. Однако и тут неудача преследовала меня.

В Советском Союзе всегда не хватало защитного снаряжения, необходимого для хоккея. Какие?то артели производили полукустарную продукцию, которая распределялась только по клубам и в свободную продажу не поступала. Для таких «пустяков» специалистов не готовили и высокие постановления партии и правительства не предусматривались, а заинтересованность артелей почти отсутствовала. Гораздо позднее, через много лет, чтобы повысить престиж страны, эту отрасль стали все же развивать. Мой друг и соратник Евгений Духовской, такой же ярый спортсмен, футболист и хоккеист, в конце концов, бросил ВПК и ушел работать директором ВИСТИ — Всесоюзного института спортинвентаря. А когда в середине 80–х я попал в Прагу, пожалуй, больше всего меня поразил специализированный магазин хоккейного снаряжения; традиции оказались сильнее всех социалистических тенденций. Но это уже другая история и другое время.

Из небогатого спортинвентаря новобранцам доставалось не лучшее, некомплектное снаряжение. Все же это были мои первые хоккейные доспехи, к несчастью, не хватило шлема. Это чуть не обернулось трагедией: на одной из тренировок кто?то зацепил меня за ногу и я въехал головой в борт. С диагнозом «сотрясение мозга» меня направили в больницу. После этого врачи и тренеры относились ко мне с подозрением, тот зимний сезон в основной команде для меня пропал, хотя меня выбрали капитаном факультетской команды. Вместе с моим другом Борисом Еремеевым, которого я переквалифицировал из футбольного защитника в хоккейного вратаря, мы стали чемпионами училища. Соревнования состоялись в конце зимы — начале весны 1953 года, с небольшим перерывом, вызванным смертью и похоронами Сталина. Эти холодные мартовские дни я запомнил хорошо.

В те годы молодежь воспитывалась в духе преданности делу социализма и верила в мудрость и непогрешимость партии и вождей. Пропаганда действовала очень продуманно, стратегически безотказно. Тогда, в марте 1953–го, многие считали почти делом чести отдать последний долг Сталину, что привело, как известно теперь, к надгробному жертвоприношению великому вождю и палачу «всех времен и народов». К счастью, меня и моих товарищей этот удел миновал. Повинуясь порыву и какому?то азарту, мне удалось в числе немногих пройти все заградительные кордоны на подступах к Дому союзов и после многочасовой осады последнего из них на Кузнецком мосту попасть в траурную колонну, которая двигалась со стороны Бульварного кольца.

Лето 1953 года запомнилось сначала тем, что после амнистии заключенных, объявленной Берией, стало неспокойно: столицу наводнили уголовники и участилось число разбоев. Потом объявили об аресте самого Берии как агента империализма. Что там было на самом деле, мы тогда, конечно, не знали; нам хотелось солнца, моря, новых впечатлений. Мы, строительские ребята, купили бесплацкартные билеты со «спальными» местами на третьей, багажной полке и махнули на Черное море, в Туапсе. Там подстерегала меня еще одна беда.

Живя по–мальчишески беззаботно и стихийно, мы не соблюдали настоящих мер предосторожности. Прыгая с дерева в темноте, я зацепился ногой за проволоку и упал спиной на каменные ступени, сильно ударившись позвоночником. Это и бесконтрольное пребывание на солнце, стремление вернуться в Москву черным от загара, привели к рецидиву нервно–сосудистого расстройства, более тяжелому, чем пять лет назад. К сожалению, в то студенческое время у меня не нашлось ни хорошего врача, ни мудрого советчика.