Владимир Кравченко - Через три океана

Иногда приходилось уходить довольно далеко к реке, минуя по дороге большое озеро. Оно лежит глубоко, точно в кратере. Пробраться сквозь гущу окаймляющих его берег камышей очень трудно и небезопасно. Местные жители рассказывают, что оно очень глубоко и изобилует крокодилами. Несколько лет тому назад французские офицеры, желающие измерить глубину дна, спустили шлюпку, которая и была перевернута крокодилами на середине озера.

Закрытое от ветров высокой воронкой кратера озеро всегда спокойно, молчаливо и таинственно.

В небольшой реке масса порогов. Нет, нет, где-нибудь вдали и высунется морда крокодила, которую вначале непременно примешь за плавающий чурбан.

В густой чаще с трудом удается разыскать тропинку. На самой дороге частенько попадаются разнообразные породы змей; лежат себе, свернувшись клубочком, греясь на солнышке.

Повстречать питона (небольшого удава в сажень длиной) мне не удалось, хотя их здесь масса. Туземцы часто продавали на берегу живых, слегка оглушенных ударом бамбука.

Много было прелести в этом шатании среди девственной тропической растительности. Иногда приходилось пролезать в чаще звериными тропами, рубить топором лианы, вечно в ожидании опасности прислушиваться к каждому шороху, иногда слышать шум, треск ломаемого камыша, затем всплеск воды.

Выбрав, наконец, удобное местечко, мы устраивали засаду: долго сидели в полном молчании, или же мальчишки подражали лаю щенка, визжанью поросенка, и вот где-нибудь совсем вблизи нас, шагах в пятнадцати, высовывалась из мутной воды морда; готовясь к выстрелу, нужно было избегать малейшего шороха. Стреляли мы по крокодилам пулями дум-дум, приготовляя их на судне домашним способом. Убитых из воды нельзя было тотчас достать - труп всплывал лишь несколько суток спустя и где-нибудь далеко, значительно ниже того места, где стреляли. После охоты наступал отдых, весело трещал костер, отгоняя назойливых москитов, в котелке варился чай, разогревались консервы.

Тем временем я и мои спутники, выбрав себе предварительно местечко выше по течению реки, меж порогами, где побезопаснее, помельче и вода светлее, постреляв в воду, рисковали купаться. Уж больно донимал зной, и слишком велик был соблазн освежиться пресной водой. Здесь она в изобилии, не то что на судне, где даже на одно полведерко пресной воды для ванны требуется разрешение старшего офицера.

Хорошо было в прохладной воде. Над головой спускались ветви деревьев с незнакомыми, причудливой формы цветами, перепархивали маленькие зеленые попугайчики ("неразлучные"), пролетали белые ибисы, цапли, дикие голуби, кружились громадные бабочки самой разнообразной окраски. Случалось выгонять из-под камней в воде змею. Это портило все удовольствие. После одного из купаний получился ожог спины - сплошной пузырь - два дня нельзя было ни лечь, ни спать.

С пустыми руками домой редко когда приходилось возвращаться. Несколько таких прогулок очень освежили меня и развеяли хандру.

По воскресеньям от четырех до шести часов дня, против губернаторского дома играет суворовская музыка. Военный оркестр производит большую сенсацию, так как здесь никакой местной музыки нет и не бывало. В эти часы можно увидеть весь здешний beau - и просто monde {Высший свет (фр.).}. Музыка играет рядом с губернаторским tennis-ground'oм: там, в центре кружка, губернаторша и жены других лиц, принадлежащих к администрации, разные секретари, местный доктор, офицеры с французского стационера и наши.

Выделяется стройная фигура красавца мичмана князя Церетели, играющего в лаун-теннис. Кругом самого оркестра черномазая публика, черные няньки с белыми детьми, две-три французских монашенки, аккуратно по форме одетые, с четками на боку, с распятием на груди. Хорошенькая М-me Р., жена одного из здешних купцов и еще другая дама, в шикарных белых платьях, перчатках и парижских шляпах (несмотря на жару), напомнили нам прелести Европы.

Сверху над головой шелестит листва громадных манговых деревьев: с одного из них шаловливая длиннохвостая серая обезьяна бросает в публику тяжелые плоды манго, величиной с яблоко.

К шести часам вечера нужно непременно поспеть на шлюпку: опаздывать не полагается, а возвращаться на частном катамаране даже опасно - свои же могут расстрелять. Вообще, наделаешь шуму на всю эскадру.

При подъеме флага утром играют гимн, затем марсельезу и марш Рожественского, вечером же, при торжественно замирающих звуках "Коль славен", с последними лучами солнца флаг медленно спускается. Много поэзии во всем этом, оригинальной, грустной поэзии, особенно понятной сердцу моряка.

28 февраля. День проходит за днем, а мы все еще не трогаемся с места. Какие-то неведомые нам обстоятельства принуждают нас сидеть здесь; бесит всех это ужасно.

О политике говорить не принято - ну ее! Посылают умирать - и шабаш! Отлично! Только скорее бы, а назад возвращаться - позор! Хуже смерти! За что, спрашивается, мы столько претерпели? Не думают ли в России, что обогнуть Африку - веселый пикник?

По-прежнему сидим без вестей. Редко, редко по гелиографу передастся телеграмма с какой-нибудь новостью политического характера - она тотчас же вывешивается на почте - но большинство новостей, как с родины, так и с театра военных действий, такого характера, что лучше их и не получать. Способствовать подъему нашего духа они ни в каком случае не могут. Сегодня, например: "50000 русской армии взято в плен, Мукден взят, на днях будет отрезан Владивосток".

Целый день прошел в обсуждении этого события; мы плохо верим в правдоподобность его, но тем не менее находимся в скептическом настроении относительно дальнейшего. В самом деле Владивосток может быть отрезан; тогда наша дальнейшая цель становится необъяснимой. Флот без базы - до сих пор неслыханное предприятие.

Куда мы двинемся с Мадагаскара, абсолютно никто не знает. Адмирал, нужно отдать ему справедливость, мастерски держит все в тайне.

Наконец вышел приказ готовиться к продолжительному походу. Все набрали страшную массу угля - на палубах горы мешков выше человеческого роста, офицерская кают-компания завалена; оставлены лишь узкие проходы и небольшие площадки вокруг орудий. Загрузились так высоко, что кажется еще один пуд угля и ко дну пойдем.

Особенно страшно за броненосцы. Храни Бог на случай бури. Насчет пожара у нас тоже довольно скверно. Много дерева, теснота страшная. Дышать нечем: уголь отнял весь кислород. Многие жалуются на сердцебиение.

Впервые видел, как аврорцы грузят уголь. Действительно любопытно посмотреть. Участие принимают решительно все. Белоручек нет. Франтоватых офицеров не узнать - все превратились в эфиопов, отдают приказания хриплым голосом: завтрак проглатывается наскоро, разговоры только об угле, соревнование страшное. Свою пальму первенства "Аврора" ни за что не хочет уступить. Не остаюсь и я безучастным зрителем - в лазарет то и дело являются раненые - одни сами ковыляют, других на носилках приносят. У иных раны на голове: отвернуты большие лоскуты, обнажена кость. Привести раны в чистое состояние стоит больших трудов - тут даже лица не узнаешь, все негры какие-то. Да и рук маловато - половина медицинского персонала забрана на погрузку.