Юрий Безелянский - Знаменитые писатели Запада. 55 портретов

Но у творцов, естественно, все по-другому. «Истинное искусство — это искусство, которое улавливает реальность удаляющейся от нас жизни…» — говорит Пруст в романе «У Германтов».

Писатель доказал, что произведение искусства — это найденное время, борьба с небытием и бесследностью…

«Все эти дни я читал „Свана“, — записывал в своем дневнике художник Константин Сомов. — Наслаждался и потел, и голова трещала, когда надо было добираться в его бесконечных извилинах и скобках до конечного смысла его мысли. Он — Пруст — великолепен и мучителен…»

Однако не всем он по душе. Исаак Бабель как-то сказал о нем: «Большой писатель. А скучно…»

Это Бабель, а что же говорить о массовом читателе, который не в состоянии одолеть мучительно неторопливое, подробнейшее повествование, стилистически сложное, метафорически насыщенное, где одна фраза порой растягивается на целую страницу. В «круговети расплывчатых впечатлений» (слова самого Пруста) читатель теряет голову и откладывает книгу. Да и мечта романиста «обежать весь мир в погоне за умчавшимся днем с его быстротечной прелестью» не всех привлекает. Куда лучше что-то конкретное и осязаемое — попить пивко «Клинское» или сжевать какой-нибудь «сникерс». Выпил, съел — как в известном рекламном слогане — «и порядок!».

Скучно. Тягомотно. Неинтересно. Но в то же время крайне заманчиво. Интригующе. Остро.

Одному из переводчиков Пруста, Николаю Любимову, кто-то из его знакомых написал следующее:

Николай Любимов (1912–1992) — знаменитый переводчик с французского. Переводил Рабле, Бомарше, Мериме, Флобера, Метерлинка и многих других классиков. Свое переводческое мастерство Любимов применил и к текучей неуловимости стиля Марселя Пруста.

Первый том Пруста в переводе Николая Любимова вышел в 1973 году, второй — в 1976, в 1980 году — третий. Переводы давались нелегко, тяжело приходилось преодолевать и издательские барьеры. К примеру, том «Содом и Гоморра» вышел в урезанном, искалеченном виде. Николай Любимов скончался, едва закончив перевод «Беглянки», так и не увидев ее вышедшей из печати и, главное, не успев перевести последний роман цикла — «Обретенное время».

Первым же переводчиком Марселя Пруста был Адриан Франковский в середине 30-х годов. Франковский умер от голода в блокадном Ленинграде 13 февраля 1942 года (20 лет спустя после смерти самого Пруста). Перевод им романа «Пленница» долгое время считался безвозвратно потерянным. В 1940 году основной машинописный экземпляр перевода, гранки и набор были уничтожены соответствующими органами (искусствоведами в штатском) по идеологическим причинам. Второй — и последний — рукописный экземпляр перевода «Беглянки» чудом уцелел. Его спасла известный филолог-германист Раиса Френкель. В 70-е годы роман был заявлен в «Литературных памятниках», но из издательских планов выпал: официальным властям Пруст был неугоден. И вот наконец перевод Франковского увидел свет, и знатоки французского получили прекрасную возможность сравнивать, чей перевод лучше и ближе к оригиналу: Любимова или Франковского.

В последнее время издатели накинулись на Пруста как на кассового автора. Как язвительно заметил Феликс Штирнер, «целый век Россия любит Пруста на вдохе. Целый век вместе с Марселем жует липовые „мадленки“, зябнет в тени цветущих деревьев и бесконечно теряет время». И грустный итог: «Пруста ждали — и дождались. Измазанного и коммерчески поспешного. Формула „время — деньги“ применительно к „Обретенному времени“ выглядит глупо и пошло».

Известное дело, Россия — страна крайностей: или не любим и не издаем, или любим безоглядно и издаем без разбора — в погоне за деньгами, разумеется. Пруст и деньги — что может быть нелепее! Позволительно скаламбурить: Пруст хорош, когда ты пуст. А коли богат деньжатами, то тебе нужен не Пруст, а «мерседес» и казино.

На Западе положение другое. Там изобилие, роскошь, богатство — не помеха интересу к творчеству и персоне Марселя Пруста. Можно даже сказать, что существует некая «прустомания»: множество изданий его книг и биографий о нем. Есть даже сайт в Интернете «Пруст сказал». Пруст охватил столько разных тем, чувств и проблем, что его эпопея — это подлинная Всемирная паутина. Выходят в свет специальные книги о нем — «Пруст: возвращенные рецепты изысканной кухни», «Прогулки Пруста», «Гербарий Пруста» и другие.

Не отстает и кинематограф, хотя, казалось бы, язык Пруста, как и Кафки, не поддается переложению на киноязык. И тем не менее в 1984 году вышел на экраны фильма Фолькера Шлендорфа «Любовь Свана». В роли Свана выступил Джереми Айронс, в роли Одетты — Орнелла Мути. В фильме снимались Ален Делон, Фанни Ардан и другие актеры. Картина получилась одновременно удачной и неудачной: удачной потому, что позволила приобщиться к Прусту миллионам телезрителей, неудачной — потому что невозможно передать на экране авторскую изощреннейшую цепь ассоциаций и воспоминаний и воспроизвести работу человеческой памяти, которая стоически борется с забвением, пытается отыскать утраченное время и вновь обрести его.

В 1999 году другой режиссер — чилиец Рауль Руис снял ленту по роману «В поисках утраченного времени» и тоже только слегка вскрыл многослойный пласт книги.

В Лондоне с успехом прошла тематическая выставка 16 художников, посвященная Марселю Прусту. Многие специалисты сходятся на том, что в писательской манере Пруста было что-то от кубизма. Он без конца описывал один и тот же вид, используя разные образы и смотря, к примеру, на шпиль церкви в Комбре под разными ракурсами. Это кубистский прием, и Пруст бессознательно пользовался им — так считают знатоки.

Кто-то подметил еще одну специфическую черту Пруста — писатель с таким умением и сладострастием подглядывает и подслушивает за всем происходящим вокруг него, что невольно напоминает профессионального шпиона. Забавно, не правда ли? Пруст как художник-кубист и как профессиональный соглядатай.

А вот шутовская забава в честь Пруста: ежегодно в Сан-Франциско проводятся «поминки» по писателю. Облаченные в смокинги мужчины с нафабренными, как у Пруста, усами слушают камерную музыку и потягивают шампанское. Пруста, который черпал вдохновение, макая в чай бисквит (и подробнейшим образом описал этот процесс и испытываемые им чувства), наверное, позабавила бы шутка устроителей одного из вечеров в Сан-Франциско: в зале гости увидели скульптуру Пруста во весь рост, сделанную из бисквита и марципанов.