Иева Пожарская - Юрий Никулин

— А знаешь, как можно моментально заделать щель под дверцей? — и наклонил шкаф на другую сторону так, что щель под одной дверцей исчезла, но зато открылась под другой.

— Смешно. Это можно вставить в клоунаду, — сказал Абдуллаев.

— Карандаш не примет, — мрачно заметил Шуйдин.

— Примет, примет, — успокоил его Костя, — Карандаша надо знать.

Вернулся Михаил Николаевич на репетицию, и Абдуллаев обратился к нему:

— Михаил Николаевич, смотрите, какую глупость Никулин придумал.

И он продемонстрировал то, что только что видел.

— Почему же глупость, — обиженным тоном сказал Карандаш, — это смешно. Есть щель, и нет щели. Комиссия скажет. "Карандаш, здесь щель", — а я шкаф наклоню: "Пожалуйста, нет щели". Ничего не глупость. Мы ее вставим в клоунаду.

Да, Карандаша надо было знать…»

Действительно, с Карандашом было нелегко уживаться, но школа его была бесценной. С нечеловеческой тщательностью он репетировал каждую репризу. Каждый ее кусочек он отрабатывал часами, обращая внимание своих помощников на мельчайшие детали. Это была нелегкая работа, но и прекрасная практика, благодаря которой Никулин и Шуйдин познавали все тонкости клоунского ремесла. Например, оказалось, что манеж и зрительный зал цирка обязывают артиста особым образом двигаться и говорить. Карандаш рассказывал ребятам о том, как в одном из цирков в годы войны давали концерт крупнейшие мастера эстрады: Хенкин, Гаркави и Русланова. И эти большие артисты вдруг потерялись на манеже и покидали его под жидкие аплодисменты. «Лучше бы я пять раз выступил на эстраде, чем один раз в этом сарае», — говорил с досадой Владимир Хенкин, уходя из цирка.

По ходу репетиций и выступлений Никулин открыл для себя несколько цирковых секретов. Во-первых, что в цирке можно произносить текст, совершенно не напрягая голоса, и тебя все равно все услышат. Важно только знать места, откуда звук не будет гаситься куполом цирка, то есть не встать в «акустическую тень». И, наоборот, на манеже есть такие места, — как раз эта самая «акустическая тень», — где можно орать во все горло, а зрители тебя не будут слышать, потому что в этом месте часть звука поглощается боковыми проходами, а часть уходит под купол цирка и искажается. Во-вторых, что сам звук нужно посылать несколько вверх одновременно с поворотом головы. Поэтому-то клоуны, произнося текст, находятся в постоянном движении. В-третьих, сами движения и проявления эмоций должны быть несколько преувеличенными, чтобы зритель их и с галерки увидел.

Всё это Юра понял не сразу. От репетиции к репетиции, от представления к представлению он искал лучшие места по слышимости, учился правильно подавать текст. Как «увидеть», как «обрадоваться», как «огорчиться», как «испугаться» — все это Карандаш показывал на репетициях, непременно повторяя свою любимую фразу: «Публика, глядя даже в спину клоуна, должна догадываться, о чем он думает».

В полной мере Юра это прочувствовал, когда Карандаш ввел его в свою знаменитую сценку «Случай в парке», которую артисты между собой называли «Венерой». Длилась она минут семь-восемь и всегда имела огромный успех у зрителей. Эта сценка была гордостью Карандаша. Содержание простое: в летнем парке стоит статуя Венеры Милосской, рядом сторож подметает аллейку. Появляется человек в большой серой кепке (Карандаш), с шайкой и березовым веником в руках. Он попарился в бане, а теперь хочет посидеть на скамейке и отдохнуть. Но сторож (Никулин) прогоняет его: парк еще закрыт, да и скамейку недавно покрасили. Но человек в серой кепке — упрямый, он все же пробирается в парк и садится на свежевыкрашенную скамейку. Теперь его костюм, руки и кепка — всё в зеленой краске. И человек, чтобы вытереть руки, достает из таза мочалку. Но при этом роняет мыло, оно выскальзывает у него из рук несколько раз. Несколько раз человек поднимает его, пока… пока нечаянно не задевает и не опрокидывает статую Венеры. И она разбивается вдребезги! Человек в кепке старается теперь поскорее скрыть следы своего преступления. Он пробует собрать статую заново, но никак не может: все разбитые куски перепутались. У него ничего не получается, потому что он никогда не обращал на Венеру внимания. Бог ее знает, какой она была до того, как разбилась. Ну и ладно, пусть себе лежит, разбитая, сейчас же сторож придет! Человек опасливо оглядывается, ему надо скорее бежать. Но… он запутался в своих подтяжках… он прищемил ногу… он… И вот — шаги и свистки сторожа. Тогда человек быстро находит выход из критической ситуации, в которую он попал — он взбирается на пьедестал, вытаскивает полу длинной белой рубашки из брюк так, чтобы она прикрывала его ноги, прячет под рубашку руки и принимает позу статуи. Чем не Венера Милосская?! Правда, в серой кепке… Входит сторож. Видит обломки. Поднимает взгляд на пьедестал. Немая сцена… А дальше обычная клоунская погоня с опрокинутой скамейкой, падающими штанами. «Кепка» бежит, за ней — сторож, размахивая метлой…

«Случай в парке» был одним из лучших номеров Карандаша, и зрители смеялись во время него беспрерывно. Но подтекст сценки был не такой уж и простой. Суть номера не в наказании, пусть даже и справедливом, человека в серой кепке. Не в пикантной путанице частей тела статуи, над чем зрители смеялись буквально навзрыд, не в наборе классных трюков, которые придумал Карандаш. «Случай в парке» шел с колоссальным успехом изо дня в день 25 лет подряд, и номер бы не продержался столько, если бы в нем не было внутренней философии. Юрий Никулин как-то сразу увидел, что эта сценка — не просто набор смешных трюков, а своеобразный «немой крик» клоуна о бережном отношении к искусству, о слепоте людей, о их равнодушии к красоте. Статую Венеры Милосской — прекрасное произведение искусства — человек разбивает в одну секунду, но восстановить ее, как бы он ни старался, он уже не может, он ведь не художник, не скульптор. Он может предложить в качестве эталона красоты только самого себя. А кто он такой? И статую этот человек пытался собрать не потому, что ему ее жаль, а просто он боится сторожа, боится, что за порчу имущества его оштрафуют. Им руководит страх быть пойманным, а не ужас и раскаяние от того, что он лишил мир прекрасного произведения искусства, и лишил уже окончательно, безвозвратно…

Никулину повезло, что он, делая свои первые шаги в цирке, оказался у Карандаша. Он мог видеть, как на первый взгляд обычная реприза наполняется глубоким смыслом. А в репертуаре Карандаша имелась не одна такая реприза, и Никулин замечал, что на каждом спектакле зрители всегда по-разному воспринимают одну и ту же «коверную историю», хотя трюки клоуны показывали всегда одинаковые. Те, кто видел «Случай в парке» на арене вживую или смотрел запись на пленке, подтвердят: клоуны работали идеально. Собственно, язык не поворачивается называть это работой — артисты как будто жили на арене. Между тем над «Случаем в парке» Карандаш работал настолько долго и так тщательно, что у его учеников иногда не было сил после репетиции идти домой. Работа над этой клоунадой многому научила Никулина. Карандаш учил, как выгодно выбрать мизансцену, как выжидать реакцию зала, как «проскакивать» так называемые пустые места. Когда Юра не понимал чего-то и хотел предложить что-то свое, Карандаш в момент «заводился»: «Никулин, вся клоунада построена на проверенных тысячу раз трюках. Поймите это! Нужно только правильно, четко и вовремя все делать. И больше ничего!»