Анатолий Шибанов - Александр Михайлович Ляпунов

— Занимательно, до крайности занимательно, — говорил Иван Михайлович, разглядывая решение последней задачи. — Ну что ж, весьма достохвально. Выше всех ожиданий! — И добавил, оборотясь к Софье Александровне: — Дела в лучшем порядке, нежели я предполагал.

— Может, ему какие книги нужно назначить? — обеспокоилась Софья Александровна. — Так мы могли бы выписать из города. Ужасно совестно, что осаждаю вас моею докукою.

— Пустое, — отмахнулся Иван Михайлович. — И книг никаких не требуется. Вижу, что обучение идет как надо и в нужном направлении.

Выказав таким образом утешительное ободрение, Иван Михайлович поинтересовался:

— А в какую гимназию намерены вступать? Назад в Ярославль подадитесь?

— Нет, решили поближе испытать, в Нижнем. Там у меня и знакомых поболе, — отвечала Софья Александровна.

— Что ж, думаю, все хорошо обойдется. То есть просто уверен. Покамест здесь, присмотрю за уроками и окажу посильную помощь, — успокоительно заключил Иван Михайлович и вдруг обратился к собравшимся в гостиной с неожиданным предложением: — А что, не пойти ли нам после обеда в луга?

Пристрастие Ивана Михайловича к длительным пешим прогулкам было уже известно Саше. Но как на ту минуту интересовало его совсем другое, то он спросил несмело:

— А лекция на лягушках когда будет?

Все рассмеялись. Пребывая в деревне, Иван Михайлович позволял себе от времени до времени вскрывать и препарировать лягушек в присутствии родных и знакомых, объясняя и показывая им, как бьется сердце или сокращается мускул.

— Прежде надобно лягушек раздобыть, — вполне серьезно ответил Иван Михайлович. — Вот назавтра мы к Филатовым собрались, там и наловишь у них в пруду. Так что обождать придется с лекцией-то. А нынче гулять отправимся.

— Гулять, гулять! В луга! — закричала Наташа, вспрыгнув от радости. Восторг ее сейчас разделили Сережа и Боря. Гувернантка с недовольным лицом что-то проговорила своей воспитаннице, но унять детей было мудрено.

Однако после обеда наползли вдруг неизвестно откуда взявшиеся тучи. День померк, и погода стала переходить к дождю. Прогулка не состоялась. Мужчины соединились у бильярда, и Иван Михайлович, демонстрируя свое искусство, обыгрывал одного за другим. Так продолжалось до той поры, пока не послышался со двора разноголосый шум, возвещавший о прибытии с визитом семьи Филатовых.

Позже, уже много позже, более полувека спустя, среди нотных тетрадей Сергея Михайловича Ляпунова обнаружат необычные записи. На пожелтевших листах бумаги его рукою отпечатлены чьи-то зазывные речи и бодрые выкрики, певучие приговоры и навязчивые уветы. Одноголосые записи безо всякого сопровождения, отрывочные фразы из неслышимого многотысячного хора толпы, служившего для них некогда мощным аккомпанементом. Не представляет труда догадаться об их происхождении. То была музыка шумного торга, говорливой нижегородской ярмарки: бойкий разносчик и балаганный зазывала, словоохотный раешник и назойливый лавочник, рекламирующий свой товар. Кажется, так и слышишь доносящийся с ярмарочной площади, с той ее части, где устроены самокаты, веселый, задорный голос, правящий зрительскую потеху:

— А вот извольте смотреть-рассматривать, глядеть и разглядывать нашу ярманку нижегородскую! Как московские-то купцы в той ярманке торгуют свиными рогами, заморским салом, дорогим товаром: тут и серьги золотые из меди литые, тут серебряны браслеты на девичьи щиблеты…

Александр не мог взять в толк, чем заинтересовал Сергея этот отставной солдат с деревяной ногой, владелец ярмарочного райка — небольшой переносной панорамы с лубочными картинками. Видать, бедовый и тертый был человек, судя по тому, какими живыми и сочными словами сопровождал он незатейливое содержание картин, выставленных внутри ящика, в который за копеечную плату заглядывали любопытствующие видеть. Еще издали услыхав его голос, Сергей потянул Александра в ту сторону, уверяя, что не может расслышать в связи всех речей раешника. Остановившись неподалеку, они принялись наблюдать и прислушиваться.

Под одобрительные возгласы и восторженные реплики невзыскательных зрителей, прильнувших к смотровым окнам райка, служивый неутомимо продолжал свое напевное чтение:

— А это товар московского купца Левки — торгует ловко. Под пряслом родился, на тычинке вырос, спал на перине ежового пуха, колоченной в три обуха, кровать об трех ногах да полено в головах. Приезжал в ярманку: лошадь-то одна пегая — со двора не бегает, а другая чала — головой качает. Как сюда-то ехал с форсу, с дымом, с пылью да копотью, а домой-то приедет — неча лопати, привез-то барыша только три гроша. Хотел было жене купить дом с крышкой, привез — глаз с шишкой.

Сергей вслушивался с живейшим удовольствием, словно упиваясь новостью непривычных впечатлений. Александр объяснил себе это тем, что слишком редко приходилось бывать им на ярмарочном торжище за все шесть лет, проведенных в Нижнем Новгороде. Ярмарка оживает лишь на два летних месяца в году, которые они по обыкновению обретались в деревне. Во все остальное время она представляет собой вымерший город: громадные пустующие здания с заколоченными дверями и окнами, ни единого прохожего на улицах. Но нынешний 1876 год выпадает из ряду, потому они с Сергеем вопреки всегдашнему порядку в половине лета стоят здесь, на ярмарочной площади, где, кажется, теснится весь Нижний.

— А вот, извольте смотреть-рассматривать, глядеть и разглядывать… — вновь завел раешник шутейную попевку.

И пошел крутить-раскручиваться рассказ в картинках, называемый техническим образом косморамой. Театральная коробка имеет одно неотъемлемое свойство. Хочешь прослеживать действо в прямой очередности, от начала к концу, — перематывай ленту с картинками обыкновенным порядком. А как вдруг наскучишь привычным однообразием процедуры — потяни ленту противу правила и сейчас получишь совершеннейший вздор: время обратится вспять и глазам предстанут прошедшие уже сцены, просмотренные однажды в космораме жизни…

Вот на картине движется пароход вдоль нагорного берега, откуда смотрит на Волгу нарядный, оживленный город. Круто спускаются по зеленеющему склону красные стены кремля. Возле пристани вырос лес барочных мачт, а на низкой песчаной полосе у самой воды уставились вплотную друг к другу пароходные конторы с разноцветными полосатыми флагами. Так встретил их Нижний теплым августовским днем 1870 года.

Прибыли они вчетвером — мать, Саша, Сережа и Боря. Катенька умерла этим летом после долгой хворости. Нелегко было Софье Александровне оторваться от дорогих ей могил мужа и двоих детей, но в августе ожидались приемные экзамены и возникла острая необходимость ехать. По четырнадцатому году помещен был Саша в третий класс Нижегородской губернской гимназии. Сережу приняли во второй.