Константин Золотовский - Подводные мастера

Жаль ему было товарищей — и тех, которых прикончили белые, и тех, которых они силой угнали неизвестно куда, мыкаться по чужим портам. А сильнее жалости была досада и растерянность.

— Что ж это, выходит, такое? — говорил сам с собой боцман, останавливаясь посреди улицы и разводя руками. — Что ж это с капитаном?.. Десять лет вместе проплавали — шесть на «Шарлотте» и четыре на «Орле». За десять лет можно узнать человека!.. А получается, что в бараке-то правду говорили: царская медаль к старому тянет… Уж лучше бы расстреляли его, как сигнальщика и машиниста. По крайней мере было бы за что жалеть… Интересно, что же он теперь за границей делать будет. Капитанствовать, что ли, на том же «Орле»? Как «Орел» по-английски-то называется?..

Боцман знал много английских слов, а названий корабельных еще больше. Он припомнил, что в одном северном порту он видел несколько лет назад английский траулер, который назывался «Игл». Это значит «Орел»…

Однако дня через три-четыре узнал боцман Груздев от рыбаков того поселка, где он жил, выйдя из барака, что капитану Лаце не придется, пожалуй, служить у англичан.

В ту самую ночь, когда ушел «Орел», рыбаки, которые промышляли далеко в море, слышали на рассвете глухие взрывы. В море часто в те времена грохали мины, сорвавшиеся с якорей. Много их бродило около берегов, в губах, заливах и далеко в открытом море. Поэтому на взрыв никто не обратил бы и внимания, если бы вскоре после этого не выловили в море большой спасательный круг с надписью «Орел». Спасательный круг повесили на гвоздь в конторе порта. Этим дело и кончилось. Тогда у нас еще не занимались поисками и подъемом затонувших судов — не до того было.

Да и прежде всего надо было выяснить: в самом ли деле потонул «Орел» или он просто потерял в наших водах спасательный круг?

Было раннее утро, когда «Камбала» отвалила от берега и тихим ходом вышла в море.

Море в это утро лежало до того синее и спокойное, что так и хотелось свеситься с борта и погладить его ладошкой.

«Камбала» шла вперед не прямо, как ходит обычно судно. Шла зигзагами, оставляя за кормой изогнутый след, будто хлестнули по воде длинным, извивающимся кнутом.

Почти все водолазы собрались на корме «Камбалы», у прибора металлоискателя, который помогает водолазам обнаруживать корабли. Вышел сюда и машинист в промасленной синей спецовке и кочегар Жуков в черной от угля брезентовой робе, — оба они только что сменились.

Тут же, на корме, стоял и боцман Михаил Терентьевич Груздев в высоких болотных сапогах, в порыжевшей морской фуражке с медной эмблемой.

А из дверей камбуза, где, точно серебряные, блестели на полках подносы, ложки, тарелки, ножи, вилки, чумички и кастрюли, то и дело высовывался кок Василий Никифорович Бородулин в высоком, как башня, белом колпаке и в белом переднике. Ему тоже сегодня не сиделось на месте.

Толпятся водолазы около прибора металлоискателя, поглядывают на рыжий ящичек и ждут, когда дернется там стрелка на циферблате и зазвенит рядом с ящичком электрический звонок. А двинется стрелка и зазвенит звонок тогда, когда медный плетеный, толщиной с палец, хвост металлоискателя заденет на дне за железный борт затонувшего судна или за какой-нибудь другой железный предмет.

Этот медный хвост тянется за кормой «Камбалы» по дну, длинный-предлинный. Куда «Камбала», туда и хвост. «Камбала» идет, виляет, и хвост извивается по дну, как змея.

Водолазы стоят на корме и беседуют.

— Михаил Терентьевич, — спрашивает боцмана молодой водолаз Яцько, — наверное, много у тебя вещей на «Орле» осталось?

— Ясно, остались. Да я про них и думать забыл, — отвечает боцман. — Сапоги там у меня были хорошие, хромовые, так они давно сгнили, гвоздики и те, верно, ржавчина съела… Выходная пара, бушлат — об этом и говорить нечего. Вот разве только сундук… Сундука мне, признаться, было жалко.

— А что в нем? — спросил Яцъко.

— Да ничего особенного.

— Чего же ты о нем жалеешь?

— Сам по себе хорош был… Делал его один хитроделатель-сундучник, Филимонов Осип Сергеевич, который знал на это свои секреты. Сундук был у меня из чистого ореха, с потайным дном и с музыкой. Только два сундука таких и было во всем флоте — у меня да у шкипера на «Ростиславе». Полированы они были так тонко, что в крышку можно было смотреться, точно в зеркало. А открывался сундук с трех поворотов ключа. Захочешь открыть, поверни ключ в замке один раз, — сундук заиграет побудку, в точности как на горне, только приятней. Повернешь ключ второй раз — играет обед, повернешь в третий — сыграет сундук «восемь палок», проветрить палубу, — и откроется. Без музыки не открывался. Восемь лет с лишним проплавал я с ним. Вместе с ним и в отпуск ходил.

Один раз, помню, ехал я из отпуска. На станции Горемыки поезда пришлось ждать долго: целых шесть часов. В третьем классе было душно, народу пропасть. Вышел я на свежий воздух, прилег возле вокзала на травку, да и заснул. Вдруг слышу во сне — побудку горнист играет. Я на корабельные сигналы чуткий, враз вскочил. Гляжу — два жулика мой сундук отмыкают. Сундук был тяжеловат, унести его трудно, — вот они и задумали выпотрошить его. Подобрали отмычку — и щелк. А сундук мне побудку и сыграл.

У нас на «Орле» все знали про мой сундук. Музыку приходили слушать. Только бывало и просят: поверни ключ да поверни. А я им говорю: «Это вам не шарманка!» Вон Пыльнов, наверно, помнит мой сундук?

— Еще бы не помнить, — сказал пожилой водолазный старшина Пыльнов, который в пятнадцатом году плавал шесть месяцев на «Орле» матросом. — Отлично помню… Я тогда только что из деревни приехал, всё мне было в диковинку. А уж сундук-то этот мне и во сне снился. Думал: дослужусь до боцмана — непременно такой заведу.

— А жив ли сейчас сундучник-то этот? — спросил водолаз Ядько.

— Помер, — сказал боцман. — Раньше времени по своей глупости помер. Одна барыня заказала ему шкатулку и на ней велела выжечь какой-то старинный, строгановского письма, тонкий рисунок. Взял Филимонов заказ, ушел, и слуху о нем нет. Барыня огорчилась: «Сбежал, зря заказала, куда ему, Филимонову, сделать такую тонкость. Первоклассные столичные мастера и те не смогли!..» И вдруг является Филимонов к барыне и шкатулку подносит. Взяла она шкатулку сердито, но как всмотрелась в тонкий рисунок, что он выжег, так от радости петушиным голосом закричала, успокоиться не может: «Ох, какая прелесть, ох, ох, какая прелесть!» А когда немного поуспокоилась, говорит Филимонову: «Ну, голубчик, талант у тебя неслыханный». — «Как умеем, так и делаем», — отвечает Филимонов. — «Не знаю, чем тебя и отблагодарить», — говорит барыня. — «Чем пожелаете», — отвечает Филимонов. Скромный был человек. А барыня эта держала винно-спиртный склад. «Пьешь вино?» — спрашивает. — «Употребляю», — отвечает. — «Ну так вот, иди, голубчик, в мой склад и ней вина и спирта, сколько душа требует. А я распоряжусь, чтобы тебе отпускали бесплатно». Ну, Филимонов, конечно, дорвался до вина и сгорел от него.