Михаил Пыляев - Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы

Н. Н. Каразин. Пожар Большого театра

План 32внутреннего устройства этой залы и идею дал сам Медокс. Это было нечто изящное в своем роде: зала освещалась сверху огнем, горевшим в 42 хрустальных люстрах; к ней примыкали еще несколько больших гостиных. Вход в маскарад стоил рубль медью. Посетители все допускались только замаскированные. Петровский театр был открыт в 1780 году; для этого случая, по желанию государыни, Аблесимов сочинил пролог-диалог в стихах «Странники»; в нем были выведены: Аполлон, Меркурий, Момус, Муза, Талия и Сатир. Декорация представляла вдали Парнас, у подножия которого лежала Москва с возвышающимся новым великолепным зданием; к нему подъехал в великолепной колеснице Аполлон, предшествуемый Меркурием.

Спустя несколько лет после открытия Петровского театра на Медокса посыпались невзгоды. В это время Ив. Ив. Бецкий нашел выгодным для казны учредить публичный театр при московском Воспитательном доме, с двумя труппами – русской и итальянской. Это обстоятельство заставило Медокса подать прошение бывшему тогда главнокомандующему графу З. Г. Чернышеву. Просьба его осталась не уважена, но, на его счастие, вдруг произошла перемена. И. И. Бецкий нашел неприличным, чтобы девицы Воспитательного дома танцевали и представляли на публичном театре, и потому, запретив воспитанникам участвовать в спектаклях, заключил с Медоксом следующее условие:

1) уступается ему театр, устроенный в Большой зале главного корпуса; 2) вносить Медоксу ежегодно десятую часть с собираемых доходов с театра в Воспитательный дом; 3) принять гардероб за 4 000 рублей и 4) принять же ему, Медоксу, на полное содержание и жалованье питомцев обоего пола, которые были привезены из петербургского театра к московскому: для балетов – 50 человек, для декламации – 24 человека и для музыки – 30 человек; 5) Воспитательный дом обязывается, со своей стороны, построить еще другой театр вне главного корпуса и дозволить Медоксу одному производить на них представления и, кроме Медокса, никому уже содержания публичного театра в Москве не дозволять.

Таким образом, Медокс сделался владельцем и распорядителем двух театров. Он начал с того, что уволил всю иностранную труппу, состоящую из немцев и французов, принятую Воспитательным домом, а строение театра со всеми принадлежностями положил продать и вырученные деньги обратить на уплату долгов своих; но в этом он не успел, и впоследствии его финансы от всех предприятий до того расстроились, что если б даже ему была уступлена Опекунским советом десятая часть доходов с театра, которую Медокс никогда не платил, 188 150 руб., то и затем он остался бы совету должен с лишком 100 000 рублей. У Медокса осталась одна русская опера. Изворотливый Медокс прилагал все старание, чтобы придать занимательность своим спектаклям.

В продолжение года он поставил, впрочем, не более 80 спектаклей.

Замечательно, что в первое время публика считала, по какому-то предубеждению, русскую сцену неспособною для оперы, и когда первую русскую оперу «Перерождение» в 1777 году решились играть, то Медокс так был неуверен в успехе, что перед представлением заставил актеров в нарочно сочиненном для этого разговоре испросить у публики дозволения сыграть ее.

Русская труппа Медокса в восьмидесятых годах состояла из тринадцати актеров и девяти актрис; настоящих танцовщиц было четыре и три танцовщика вместе с балетмейстером; музыкантов было двенадцать человек, из них один капельмейстер Керцелли. Вся труппа получала жалованья 12 139 руб. 50 коп.; старший оклад был 2000 руб.; получал его один актер Померанцев. Актеры у него были Лапин, Залышкин, Сахаров, Волков, Ожогин, Украсов, Колесников, Федотов, Попов, Максимов, Померанцев и Шушерин; последние оба играли в драмах и комедиях: первый был превосходный актер в ролях благородных отцов, у него была превосходная дикция, он готовился поступить в дьячки, но невзначай как-то попал в театр, и здесь решилась его судьба – он поступил в актеры.

Померанцев был красавец собою и обладал ловкостью и благородством – он был актер чувства.

Это был предтеча знаменитого П. С. Мочалова; Карамзин сравнивал его с великим французским актером Моле, восхищавшим в свое время всю Европу. Для Померанцева на сцене тогдашних заученных классических жестов и поз не существовало – во время игры он забывал все на свете.

Жесты этого актера были очень просты, но всегда кстати – за ним, как говорили его современники, водился один странный жест указательного пальца, и этот жест у него, как у знаменитого трагика Девриена, был потрясающий в драматических моментах. Рассказывали, что, когда Померанцев подымал свой указательный палец в торжественные минуты, у зрителей становился волос дыбом.

Он был велик в ролях просто человеческих, но не героев – последних он не любил играть. К его портрету тогдашний поэт сказал:

Другой актер, Шушерин, был как раз противоположностью Померанцева. Вся его игра была чисто ходульная, искусственная, у него все было рассчитано – голос, осанка; он не играл на сцене, как говорили про него тогдашние критики, но повелевал над собою.

Его недостатки были неотъемлемою потребностью века. Шушерин был нехорош собою, но на сцене был красавец – особенно глаза его были выразительны, и часто, вместо слов он отвечал одним взглядом и одной улыбкой, и выше этого красноречия не могла стать ни одна классическая фраза. Такие моменты были блистательны в его игре. Роли короля Лира (по-тогдашнему – Леара) и царя Эдипа были коронные в репертуаре этого актера. Вскоре он перешел на службу в Петербург 33, где, впрочем, долго не ужился, а опять переехал в Москву. С. Глинка рассказывает, что здесь он построил себе уютный домик и в июне 1812 года праздновал новоселье, на котором, выпивая заздравный кубок, Глинка ему пророчески сказал:

«Хозяину дай Бог пожить еще сто лет, а дому не устоять».

Тогда все дивились такому предсказанию. К несчастию, оно оправдалось: осенью того же года дом Шушерина сгорел во время пожара Москвы дотла, а хозяин пережил его несколькими месяцами.

Комиком в труппе Медокса был Ожогин. Этот актер был необходим для райка. Он был большого роста, с комическою физиономиею и удивительно развязный на сцене; голос его был груб и сиповат; он был недурен в «Мельнике» Аблесимова; но этот же мельник-Ожогин являлся и в «Коррадо де-Герера», в опере «Редкая вещь», и в роли французского бочара «Мартына».

Волков был крепостной человек князя Волконского, играл роль слуг, что по тогдашнему репертуару считалось нелегким; Колесников в свое время был лучший певец; Украсов, несмотря на свои преклонные года, играл все вертопрахов и исполнял их превосходно, несмотря на то что ему изменял уже голос и хрипел. Замечательные трагические актеры были Лапин и Сахаров; первый перешел на московскую сцену из Петербурга потому, что не поладил с Дмитревским.