Галина Серебрякова - Маркс и Энгельс

«Экий хлев пигмеев», — подумал Карл, прислушиваясь и присматриваясь ко всему вокруг.

Из бывших друзей далекой университетской поры Марко повидал Фридриха Кеппена, который жил замкнуто, одиноко в пыльной большой квартире. Его уже нельзя было, как в молодости, называть йогом.

Встреча друзей юности была сердечной, и они отметили ее доброй выпивкой. Весь вечер, наслаждаясь отличным вином и сигарами, Маркс и Кеппен вспоминали прошлое, как бы перемещаясь во времени и молодея; обсуждали также настоящее и особенно подробно и долго делились мыслями об Индии, которой оба горячо интересовались.

Далеко за полночь засиделся Карл у товарища своей юности.

На следующий день Маркс узнал, что ему, вероятно, будет отказано в восстановлении прусского подданства и тем самым возвращении на родину.

В Берлине Маркс после многих неудач установил связь с венской газетой «Пресса». Редакция обещала ему оплачивать статьи значительными суммами. Из Америки «Нью-Йоркская трибуна» запросила снова его корреспонденции. Карл воспрянул духом, надеясь, что отныне его семья перестанет терпеть непрерывные бедствия, а он сможет, наконец, отдаться работе над книгой о капитале и труде.

Из прусской столицы Карл проехал в Кёльн. Он рассчитывал забрать оттуда большую часть своих книг, которые вынужден был оставить у врача Даниельса в 1849 году. Но Даниельс, брошенный в тюрьму, заболел чахоткой и после освобождения умер. Книги Карла пошли по рукам, и большинство их пропало. Безвозвратно исчезли сочинения Фурье, Гёте, Гердера, Вольтера, очень ценимое Марксом издание «Экономисты XVIII века», книги Гегеля и много других.

Совершенно равнодушный ко всяким ценностям и вещам, Маркс всегда очень дорожил своей библиотекой и не смог скрыть огорчения.

Из Кёльна Карл отправился в Трир, чтобы повидаться с матерью. Снова очутился он на берегу Мозеля, усеянном красными маками. Родной ветер играл его густыми волосами. Но были они сейчас не черными, как когда-то, а совершенно белыми, с тем особенным голубоватым отливом, который свойствен седине брюнетов.

Трир был прекрасен в убранстве весенних цветов. В укрытом маленьком дворике при доме Генриетты Маркс росли лавровые деревья. Карл обрадовался им, как старым друзьям. Сызмала любил он их цельные, блестящие темно-зеленые листья, нравился ему их ни с чем не сравнимый сильный аромат.

Карл осторожно сорвал ветку, любуясь декоративной красотой растения. Благоухающий лавр Аполлона воспевали поэты и писатели, он стал эмблемой почета. Римские генералы венчались лавровыми венками и как символ победы поднимали их перед собой Существовало поверье, что лавр защищен от молнии и предохраняет от болезней. Больше всех других деревьев Карл любил упругий лавр.

В комнате матери было душно и мрачно. Генриетте Маркс минуло уже семьдесят четыре года. Боясь простуды, она запрещала проветривать комнату и считала, что болезни — следствие свежего воздуха. Из-за болезни глаз она нуждалась в полутьме, и окна были затянуты темно-зелеными шерстяными портьерами.

— Дитя мое, — сказала Генриетта Маркс глухо и ласково, — я так рада, что дожила до встречи с тобой. Софи обещала распорядиться, чтобы к обеду приготовили форель. Ты ведь так любишь рыбу.

Карл ощутил прилив волнующего чувства нежности к матери и взял ее опухшую руку. Но рука уже не пахла, как много лет назад, корицей и мускатным орехом. Пальцы, изуродованные в суставах, походили на оплывшие желтые свечи.

Старушка начала пространно описывать свои немощи. Говорила она смиренно и не жалуясь. Не было в ней больше ни сварливости, ни горячности. Даже скупость, отличавшая ее в былые годы, заметно уменьшилась.

— Кое-какие твои векселя я решила немедленно порвать. На том свете мне они все равно не понадобятся, да и тебе ведь не легко живется. Когда-то я мечтала видеть тебя богатым, но ты был своеволен и хотел жить только своим умом. Может быть, ты и был прав, да и вообще, кто знает, что лучше на свете? Сколько знатных и обеспеченных людей после революции и войн обеднели. По правде сказать, я ничего больше не понимаю в том, что делается на свете. К счастью, у меня на родине, в Голландии, живут тихо и степенно, и мои гроши у Лиона Филипса будут целы. В Германии я могла бьг остаться нищей. Но, слава богу, дочери уже замужем, и мы прожили жизнь, не прося милостыню. Все, впрочем, в божьей воле.

Карл вспомнил рассказы сестер о чрезвычайной набожности матери и ее частых посещениях протестантской кирки. Но не вера, а старость изменила ее к концу жизни, пришло сознание бренности всего того, что казалось ей столь незыблемым и ценным.

Карл молчал, изредка поднимая глаза на дряхлую старуху, которая смотрела на него с нежностью.

Генриетта погрузилась в воспоминания. Эта женщина олицетворяла его детство, наблюдала пробуждение его личности. Она одна сохраняла в своей памяти его словечки, проказы. И Карл остро почувствовал неразрушимую связь с матерью, выпестовавшей его и некогда проводившей в жизнь. Прежнего многолетнего недовольства и досады на нее более не оставалось. Генриетта была разрушена старостью. Глядя на ее изборожденное морщинами лицо и сгорбленную фигуру, Карл испытывал острую жалость и томящую грусть. Такое чувство рождается в душе человека перед руинами или на пепелище родного дома.

Пробыв в Трире всего два дня, Карл собрался в Голландию. Он бывал в этой стране многократно и знал хорошо ее быт, нравы, песни и эпос.

Амстердам, несмотря на весну, встретил Карла холодным проливным дождем и серым туманом. Со всех сторон непрерывно доносился до него трудный, цокающий голландский говор.

Исстари этот город прозван Северной Венецией. Тихие каналы рассекают Амстердам во всех направлениях. Медленно движутся по ним барки и лодки с рыжими парусами, крепко вываренными в дубильной воде. Красивы и разнообразны мосты, соединяющие маленькие островки, застроенные хмурыми домами в три-четыре яруса. По удивительно чистым улицам степенно проходят женщины в тяжелых пышных платьях и белых негнущихся рогатых чепцах. Проезжают малыши в колясочках, запряженных козлами и собаками.

Погостив несколько дней у своего двоюродного брата, образованного адвоката, весьма интересующегося теоретической юриспруденцией, в его зажиточном, благоустроенном доме на нарядной улице Кайзерграфт возле Западного рынка, Карл отправился в Зальтбоммель к брату своей матери, богатому купцу Филипсу.

В Голландии нет больших расстояний, и путь был недолог. Поезд шел по равнине. Вокруг были бесконечные поля, засаженные цветами. На длинных поливных грядках росли разноцветные тюльпаны, дефидоли, гиацинты, нарциссы — весьма ходкий товар национального экспорта.