Яков Кумок - Губкин

— Уедет в Питер, помощи не видно будет, самому нечем будет жить».

И в точности угадали: ему нечем стало жить, как только он прибыл в Петербург!

«Однако на свободу моего выбора в этот раз они не посягали: знали, что я сделаю то, что признаю для себя полезным».

Иван Михайлович будет не раз еще приезжать в Поздняково. Сохранилась любительская фотография (примерно 1910–1912 годов), на которой снят он с сыном Сережей и престарелым отцом. Дед Михайло, стриженный «под скобку», с пушистой и ровной бородой, смотрит на внука с отрешенной и тихой умиленностью. Длинный армяк до щиколки прикрывает тонкие старческие ноги в портках и чувяках. Изображение самого Ивана Михайловича сильно смазано.

Необычная судьба Губкина будоражила воображение поздняковцев; молва о нем, перекатываясь из поколения в поколение, обрастала фантастическими подробностями. Лет пять назад еще живы были старики, помнившие «Ванечку» (Филипп Сергеевич Силов и Федор Борисович Губин. Сообщено журналистом М.М. Роговым, за что ему — глубокая признательность. — Я.К.). Рассказывали про лихие стычки Ивана с земским начальником Есиковым и про то, что, уехав в столицу, он «взял там в жены генеральскую дочь».

Не было никакой генеральской дочери! Стычки с земским начальником, может быть, и бывали, но подтвердить их документами нет возможности. Дело не в этом: характерна сама легенда!

Иван Михайлович будет еще посещать Поздняково, но нам с вами, дорогой читатель, последовать за ним не представится веского предлога. Повествование торопит! Поднимемся в последний разок по муромской дороге на холм, с которого видны село, поля, Ока.

Прощай, Поздняково!

Нетерпение превозмогает грусть разлуки, и у легконогой молодости некрепки прощальные объятия. Нет, не прав был Иван Михайлович, истолковав (в автобиографических заметках) сожаление родителей тем только, что он-де из Питера помогать не сможет. В одном ли меркантильном интересе причина? Наверняка ведь сам-то спал не шелохнувшись последнюю ночку (хотя, между прочим, число накрепко запомнил, на всю жизнь: шестое августа), но уснула ли мать, прилегла ли бабушка? В сотый раз, поди, перебирали вещички, штопаные носки, рубашку, платочки, укладывали в котомку, которую, сев в вагон, беспечно закинет он на верхнюю полку, а сам развалится — руки за голову, глаза к окошку, где шмыгают разорванные клочья пара и царапает стекло угольная пыльца.

Дорога выключает пассажира из цепи жизненных событий, из «чистого времени» жизни, как в современном хоккее судья останавливает секундомер, когда шайба выскакивает из игры.

Дорога — ожидание, нега, грезы, в дороге грусть побеждает нетерпение. О чем думает молчаливый пассажир с котомкой? Легче сообразить, о чем он н е думает. Он не думает, он не знает, он и подозревать не может, что поезд мчит его на встречу с нефтью! Там, в Петербурге, она, наконец, состоится, эта столь долго откладываемая обстоятельствами личного и социального свойства встреча. Но пока стучат колеса, пока остановлена игра, шайба еще не вброшена и борьба не возобновилась — разве не любопытно взглянуть, как готовится к встрече другая сторона?

Другая сторона в последние годы вдруг стала остро занимать множество огромное разных людей. Торговцев, ученых, извозчиков, механиков, богачей, бродяг, журналистов и всякого пошиба ловкачей… В журнале «Образование», 1901, № 5–6, в котором появился губкинский злой и обстоятельный разбор школьной реформы, герой наш прочел (читатель об этом вспомнил?) заметку, подписанную псевдонимом Зэт, присланную из некоего расположенного на Апшеронском полуострове Черного города. Зная неутомимую и педантичную любознательность нашего героя, можно не сомневаться, что он тут же развернул всегда при нем бывшую карту Российской империи и осмотрел очертания крохотного полуострова: в длину семьдесят пять верст, в ширину сорок. Из приложенной к карте шкалы условных обозначений (так называемой легенды) нетрудно ему было вывести, что почва Апшеронского полуострова камениста, лесов нет, протекает всего одна речка — Суганты.

Черный город был еще молод. Его возникновение связано со вспыхнувшей в одно несчастное лето поголовно у всех бакинцев страстью гнать керосин. Во дворах устанавливались кубы наподобие тех, какие придумали братья Дубинины, разводился огонь, и денно и нощно на мостовые и на крыши города сыпались липкие хлопья сажи. В конце концов задыхающиеся и разгневанные власти запретили «варить» нефть ближе, чем в двух километрах от города. На таком расстоянии и возник поселок, названный по цвету облака, постоянно его окутывавшего.

Конечно, увлечение бакинцев имело свою экономическую причину, объяснять которую, вероятно, нет надобности; из главы 13 читателю известно о возникшем в последней четверги девятнадцатого столетия спросе на нефтепродукты. Цена за пуд составляла семь копеек, но пуды были даровые. Полуостров щетинился деревянными буровыми вышками. (Против них когда-то опрометчиво высказался академик Абих: «Буровая скважина… будет засоряться и сжиматься по мере углубления. Употребив даже… предохранительные трубы, цель точно так же достигнется несовершенным образом…» Почему? Абих решительно ошибался, однако его мнение некоторое время довлело над промышленниками. Первая скважина была пробурена на Апшероне в 1869 году; она стала извергать с газом воду, камни, песок и нефть; мастер испугался и велел забросать ее булыжниками. Вторая скважина зафонтанировала; это приписали действию нечистой силы. Прискакал уездный начальник, распорядился поставить крест и произвести расследование. Потом дело пошло. В 1895 году скважинами было добыто 400,9 миллиона пудов.)

Россия долго задавала тон в мировой добыче. Таких темпов не знала даже Америка. Профессор К.А. Пажитнов в своих «Очерках по истории бакинской нефтедобывающей промышленности» приводит интересные сравнительные цифры; «Если в 1873 году добыча нефти составляла 3,9 млн. пудов, то через десять лет она выросла до 49,9 млн. пуд., т. е. в 12,8 раза. Между тем в США в 1860 году, к которому и относится начало крупной нефтяной промышленности, добыто было 3,8 млн. пудов, т. е. почти столько же, сколько в Баку, а через десять лет — 32,0 млн. пуд., т. е. лишь в 8,5 раза больше. Через двадцать лет, в 1892 году, добыча нефти в Бакинском районе поднялась до 296 млн. пудов, т. е. в 76 раз против исходного момента, а в США добыча нефти за равный промежуток времени увеличилась до 151,3 млн. пуд., т. е. только в 40 раз. Наконец, в 1902 году нефтедобыча Бакинского района составляла 637 млн. пуд., а в США соответственно (т. е. в 1889 году) — 267,2 млн. пуд., что дает увеличение в первом случае приблизительно в 160 раз, а во втором лишь в 70 раз».