Иван Рахилло - Московские встречи

Днём — пишу статью для «Знамени труда». Что-то будет завтра?»

Интеллигенция на распутье. О чём могли весь вечер разговаривать два поэта? Блок полон тревожных дум о будущем России. Он пишет статью «Интеллигенция и Революция».

…«Россия гибнет», «России больше нет», «вечная память России» — слышу я вокруг себя…

Но предо мной — Россия: та, которую видели в устрашающих и пророческих снах наши великие писатели, тот Петербург, который видел Достоевский, та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой.

Россия — буря.

…России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и по-новому великой…»

Именно в эти дни Блок с невиданным, лихорадочным запалом работает над поэмой «Двенадцать». Поэтическая интеллигенция, среди которой вращался поэт, отшатнулась от него. Единственный из участников анкеты, опубликованной в вечернем выпуске газеты «Петроградское эхо»: «Может ли интеллигенция работать с большевиками?», Блок ответил: «Может и обязана».

Два поэта вслушиваются сердцами в будущее.

На улице стрельба.

У керосиновой лампы поэты ведут разговор. И несомненно, на ту же тему, над которой в эти бессонные ночи мучительно думает Блок.

«Дело художника, о б я з а н н о с т ь художника — видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух».

Что же задумано?

«П е р е д е л а т ь в с ё. Устроить так, чтобы всё стало новым, чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, весёлой и прекрасной жизнью».

Вот о чем говорят в эти вечера два поэта.

Запись в дневнике.

«22 января.

Декрет об отделении церкви от государства.

Звонил Есенин, рассказывал о вчерашнем «утре России» в Тенишевском зале. Гизетти и толпа кричали по адресу его, А. Белого и моему — «изменники». Не подают руки. Кадеты и Мережковские злятся на меня страшно. Статья «искренняя», но «нельзя простить».

Господа, вы никогда не знали России и никогда её не любили».

Блок спешит закончить «Двенадцать». В феврале в «Знамени труда» появляются его «Скифы».

Накануне, 18 февраля, германские войска после разрыва мирных переговоров в Брест-Литовске начали наступление на Советскую Россию.

21 февраля 1918 года было опубликовано написанное Лениным обращение Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности».

В этот же день — запись в дневнике Блока:

«…15000 с красными знамёнами навстречу немцам под расстрел.

Ящики с бомбами и винтовками.

Есенин записался в боевую дружину».

Следуя призыву Ленина, юноша-поэт с оружием в руках уходит в ночь, в пургу, в снежную неизвестность защищать молодую Республику Советов,

Через два дня немецкие войска были остановлены и разгромлены на подступах к Петрограду — под Нарвой и Псковом.

А в октябрьские дни Есенин, вступив добровольцем в красногвардейский отряд, ушёл на фронт против генерала Краснова. Об этом доселе неизвестном, но очень немаловажном факте из биографии Есенина рассказал мне старый большевик И. М. Гронский, комиссар 70-й пехотной дивизии, командовавший в те годы отрядами Красной гвардии Двинского укрепрайона.

— Я часто бывал в Питере и встречался там со многими поэтами. Там впервые я и познакомился с Есениным.

В отсветах революционных гроз формировался талант молодого поэта. И невольно вспоминались рассказы наборщика Андреева об участии Есенина в рабочих сходках, когда они вместе ездили в село Крылатское. Молодой типограф распространял революционные листовки и выполнял отдельные задания старых членов партии.

В ином свете выглядела теперь дружба Есенина с его школьным товарищем Гришей Панфиловым. Ясней и понятней становится недосказанность в их переписке. Панфилов тоже писал стихи. Они вместе мечтали стать поэтами, посвятить свою жизнь обездоленному народу.

Уезжая после окончания школы из Спас-Клепиков, Сергей подарил любимому другу фотографию и на обороте написал стихи, где выразил свои чувства и мысли о высоком назначении поэта.

Не просто было порвать со всем тем, привитым им в церковной школе, отказаться от образа Христа, но общение с рабочим классом помогало юноше Есенину распознать настоящую правду. Он бывает на сходках, участвует в подпольной работе. Об этом мы узнаём из его писем к Грише.

«Ты обижаешься, почему я так долго молчу, но что я могу сделать, когда на устах моих печать, да и не моих одних. Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман.

Твоя неосторожность чуть было не упрятала меня в казённую палату… За мной следят, и ещё совсем недавно были обыски у меня на квартире. Объяснять всё в письме не стану, ибо от сих пашей и их всевидящего ока не скроешь и булавочной головки. Приходится молчать…»

«Благослови меня, мой друг, на благородный труд, — обращается он в другом письме к Панфилову. — Хочу писать «Пророка», в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу… Отныне даю тебе клятву, буду следовать своему «Поэту». Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки, я буду твёрд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду, с сознанием благородного подвига».

Недавно в государственных архивах обнаружена папка Московского охранного отделения, где приводятся сведения о тайном наблюдении и слежке шпиков за молодым корректором из типографии Сытина, под условной кличкой «Набор».

«Набор» — это была кличка Есенина.

Видали вы, как на солнечной стороне придорожной канавки неожиданно расцветает первый ландыш?

Этот ландыш почему-то напомнил мне Есенина. Как давно все это было! Прошло двадцать с лишним лет.

Сняв шляпу, я не спеша шёл по аллее Ваганьковского кладбища, вспоминая, как и все горожане, редко и случайно навещающие эти места, о многих, дорогих и близких, ушедших от нас людях. Недвижно стояли над тихими могилами кусты жимолости, бузины и бересклета.

Остановившись у раскрытых дверей церкви, откуда доносилось печальное пение хора, я собирался было уже повернуть вправо, как ко мне подлетел одетый в поношенный костюм человек с помятым актёрским лицом и пригласил хриплым голосом:

— Это не там. Пожалуйте за мной! — И, повернув от ворот налево, по аллее, посыпанной золотистым песком, привел меня к могиле с небольшим гранитным камнем, где у подножия лежали свежие цветы.

«Откуда он знает, к кому я пришел?» Но он действительно угадал. На памятнике в овале был выбит барельеф и под ним скромная подпись: «Сергей Есенин».

Я остановился у ограды, охваченный нахлынувшими воспоминаниями.

Ожили прошедшие годы, вспомнился белый особняк в глубине двора на Тверском бульваре и поэт, читающий в тесном кругу близких друзей свою последнюю поэму, привезённую с Кавказа.