Иван Рахилло - Московские встречи

В те дни Фурманов работал над рукописью романа «Мятеж».

Встречаясь с писателями «Октября», «Молодой гвардии», «Рабочей весны», близкими ему по творчеству, Фурманов с дружелюбным вниманием относился и к талантливым писателям других литературных направлений. С глубокой симпатией отзывался он о Всеволоде Иванове и Леониде Леонове. Маяковский привлекал его своей сильной натурой поэта-полемиста. Но больше всех любил Фурманов Есенина. Поэт часто приходил в Госиздат и читал Дмитрию Андреевичу свои новые произведения. Ему же он прочитал и «Анну Онегину». Есенин всегда внимательно прислушивался к высказываниям Фурманова. Встречи бывали и помимо Госиздата. Известен эпизод, когда Фурманов, Есенин и ещё несколько писателей ездили под Москву, на дачу к одному литератору. Гости до зари слушали стихи Есенина, и Дмитрий Андреевич при всех дружески обнял и расцеловал поэта.

Окружение Есенина тревожило Фурманова. Он в какой-то степени считал и себя ответственным за его литературную судьбу.

После одной нашумевшей истории, случившейся по вине этих так называемых «друзей» поэта, Фурманов грустно заметил:

— Да, здесь какой-то недосмотр и с нашей стороны. Жаль Сергея, русский талант, не находя выхода, как правило, уходит в кабак. А ведь он пытается вырваться из этого чуждого и омерзительного окружения бездарных пропойц. И наш долг — поддержать его. У нас Есенина окружают какие-то неизвестные личности, за границей он схлестнулся с этим диким черкесом Кусиковым. Неладно всё это…

Кусиков — сын армавирского владельца мануфактурного магазина, всю жизнь прожил в городе и был исключён из гимназии за неуспеваемость. Легенду о своей дикости он создал сам, адресуясь в своих произведениях к памяти далёких предков, обитателей предгорий Северного Кавказа.

Рассказываю об этом Дмитрию Андреевичу.

— Вот видишь, как все в жизни сложно, — замечает он, — даже и меня, опытного и бывалого человека» ввели в заблуждение. Раз, мол, черкес, значит уж и дикий. Отсюда вывод: изучай жизнь и людей во всех направлениях, вглубь и вширь — внакладе не останешься. А Есенина от всей души жаль…

В Москве проходит конференция, посвящённая вопросам литературы. Простуженный Фурманов не пропускает ни одного заседания. Мокрый и разгорячённый, выходит он на улицу. Резкий весенний ветер пронзительно дует вдоль голых, безлюдных бульваров.

После жарких споров Дмитрий Андреевич и на улице не успокаивался, глаза его продолжали в темноте сверкать от возбуждения.

Стараюсь отвлечь его, перевести разговор на какую-либо другую тему: о погоде, о фамилиях.

— Наша фамилия на родине произносилась с ударением на букву «а» — Фурмановы, — поясняет он, постепенно успокаиваясь. — А потом как-то незаметно ударение перешло на «у». Теперь я стал Фурманов. Мне кажется, это менее благозвучно.

И забыв уже о своих заседательских спорах, Дмитрий Андреевич с увлечением переходит к любимой теме — о писательском труде, о связи художника с жизнью. Об этом он готов говорить в любое время.

— К жизни надо приглядываться, в ней много чудес. И она не нуждается ни в каких формальных ухищрениях. Как говорил один из русских художников: чтобы верно изобразить натуру, бери на кисть краски столько, сколько нужно, и клади её на холст туда, куда это нужно. Только и всего. Из подмеченного отбирай самое приметное, что ярче всего может характеризовать твою мысль. Умелым подбором таких фактов, образов, слов, ассоциаций ты разожжёшь воображение читателя, разбудишь в его душе поэтические картины. Но самое важное — это правдиво показывай внутренний мир героя. На первом месте всегда должен быть человек, с его мечтаниями, радостями, надеждами и преодолениями невзгод…

Неуютна и ветрена была та ранняя весна, с сухими пыльными позёмками, гнилыми сквозняками и леденящим, осиротелым свистом трамвайных проводов. Даже в неярком полусвете качающихся фонарей был заметен на щеках Дмитрия Андреевича воспаленный, рдяный румянец, он как-то красил его, молодил. Фурманов шёл по бульвару, стройный, подтянутый, в своей неизменной командирской шинели, в серой папахе, полный возбуждения, похожий на свои портреты, где он снят вместе с Чапаевым…

Ранней весной 1927 года мы с Алексеем Силычем Новиковым-Прибоем выехали на охоту по старой Можайской дороге в сторону древнего русского городка Старая Руза.

Охота была неудачной. Целый день с неба точился мелкий, промозглый дождишко. Усталые, озябшие и промокшие до костей, мы ко всему ещё и заблудились. В серых дождливых сумерках неожиданно набрели на кладбище французских солдат, похороненных здесь ещё во времена отступления наполеоновской армии. Перебравшись через глинистый овраг, мы попали в непролазное болото и, проплутав до темноты в мокром и неприветливом лесу, увидели наконец сквозь заросли кустов одинокий огонек. Деревянный многооконный дом с надстроенной четырехугольной башенкой стоял на невысоком холме среди сосен. По склону к речке спускалась аллея многолетних лип, а у самой веранды кругло темнела заросшая бурьяном и размытая дождями рыхлая клумба. По всем приметам — по заброшенному саду, ветхим службам и сараям, поставленным в стороне, небольшому искусственному озерку, затянутому зелёной тиной, — нетрудно было определить, что здесь некогда располагалась барская усадьба. В доме светилось лишь одно окошко. В это окошко мы и постучались.

Нас встретили две гостеприимные старушки, единственные обитательницы пустого дома со скрипучими половицами и зимней застеклённой верандой, до потолка заваленной старыми редкими книгами в кожаных переплетах, журналами, газетами и рукописями. Хозяйки радушно предоставили в наше распоряжение отдельную комнату с кроватью, диваном и старинным письменным столом. Алексей Силыч, человек бывалый и расторопный, несмотря на усталость и немолодой возраст, быстро, по-морскому, растопил печку, и мы, развесив сушить свои куртки и сапоги, уселись у огня покурить.

Через полчаса нас пригласили к ужину. Мы узнали, что одна из хозяек этого забытого небогатого поместья — вдова известного прогрессивного редактора Лаврова, издававшего в старое время толстый литературно-общественный журнал, близко знавшего Чехова и Бунина.

Вторая старушка была её сестрой.

— Как же вы тут живёте, в лесу, среди болот, одни? — изумленно ахал Алексей Силыч.

— Так вот и живём, — со вздохом разводила хозяйка своими натруженными руками. — Да, откровенно говоря, я бы давно отказалась и от дома и от сада, если бы кто выхлопотал нам пенсию. Живем тут, как в берлоге, никакого общения с людьми…

В тот вечер и возникла у нас мысль о приобретении этого дома для писателей. «Тут, вдалеке от городами работать будет хорошо, и охота рядом. Попробуем!»