Сергей Тепляков - Век Наполеона. Реконструкция эпохи

Кутузов из Тарутинского лагеря рассылал отряды во французские тылы. Коммуникации французов были расстроены партизанами. В русскую Главную квартиру сотнями доставляли пленных. Отряд Мюрата, стоявший напротив Тарутинского лагеря, терпел во всем крайнюю нужду. Роберт Вильсон передавал в письме лорду Кэткарту разговор между Мюратом и Милорадовичем: первый просил, чтобы «его кавалерии было позволено фуражировать по левую и по правую стороны французского лагеря», а Милорадович, не скрывая издевки, отвечал: «Как можно, чтобы вы лишили нас удовольствия брать как кур лучших кавалеристов французской армии?..». Мюрат, выпрашивающий у русских сена для своих лошадей – враг был грозен, а становился смешон.

2 октября, пишет Коленкур, Наполеон предупредил Мюрата, что «намерен произвести маневр и, может быть, атаковать Кутузова». Наполеон хотел перед отступлением доставить себе «маленькое невинное удовольствие» – разбить русских. Некоторый резон в этом есть: разгромив противника, можно было бы и правда с минимальными опасениями следовать в Смоленск (тем более, никто еще не представлял всех проблем, которые создадут партизаны). Перед началом решительных действий в русскую ставку снова был послан Лористон. Цель была странная – узнать, нет ли ответов из Петербурга. Однако скорее всего приезд Лористона должен был убедить русских, что Наполеон терпеливо ждет мира, тогда как, казалось Наполеону, он уже подбирается к своей жертве.

В эти же дни он приказал корпусам заготовить и держать двухнедельный запас сухарей («будто у нас был транспорт для их перевозки!» – саркастически комментирует Коленкур), и «закупить 20 тысяч лошадей в этой пустынной стране», – пишет Сегюр. Все орудия и зарядные ящики, для которых не было лошадей, были собраны в Кремле, что было истолковано как признак скорого выступления.

3 октября он подписал Устав театра Комеди Франсез (на его рассмотрение Наполеон, по словам Сегюра, потратил три вечера). Согласно Уставу, в театре должно было быть 27 пайщиков (сосьетеров) и 20 пансионеров (актеры, работающие за жалование). Изменение статуса актера возможно, если на ежегодном собрании за это проголосуют не меньше 21 сосьетера, они же решали, какую пьесу принимать к постановке. (Сосьетеры оказывались консерваторами – Чехова в Комеди Франсез сыграли впервые только в 1961 году, а абсурдистов Ионеско и Беккета – в 70-х годах XX века). Так как театр финансируется правительством, то оно же назначает генерального администратора. Придуманная Наполеоном для театра внутренняя жизнь уж больно походила на армейскую: в труппе еженедельно полагалось проводить собрания (строевые смотры) с присутствием каждого актера, за опоздание – штраф, а уйти из театра актер мог только через десять лет службы, да и то – объявив о таковом желании в течение года дважды.

Разработку Наполеоном этого документа в сожженной Москве обычно рассматривают как свидетельство неугомонности гения. Однако зная, как он прожил этот месяц, нужно признать, что это скорее способ борьбы с паникой, его спектакль, который он разыгрывал для себя и для других. Когда эстафеты из Парижа не приходили неделями, когда войска в Москве не имели хлеба, конница почти перестала существовать, партизаны под Москвой резали фуражиров, а армия Кутузова в Тарутинском лагере принимала пополнения, Наполеон тратил свое время на поразительную чепуху, чтобы показать: все хорошо. Однако он уже не справлялся с собой. «Замечали, что он старался продлить время, проводимое за столом, – писал Сегюр. – Раньше его обед был простой и кончался очень быстро. Теперь же он как будто старался забыться. Часто он целыми часами полулежал на кушетке, точно в каком-то оцепенении, и ждал с романом в руках развязки своей трагической судьбы».

Как же ему не хотелось отступать! 4 октября Наполеон вызвал маршалов в Кремль и снова предложил им идти на Петербург. «Какой славой мы будем превознесены и что весь свет скажет, когда узнает, что мы в три месяца завоевали две большие северные столицы!» – будто бы сказал им Наполеон. Маршалы молчали. Затем Даву и Дарю напомнили, что идти в Петербург – это идти на север, навстречу зиме. К тому же армия невелика, а Кутузов, обосновавшийся к тому времени в Тарутино, останется в тылу. Во всех этих доводах читалось: «Время упущено!». Наполеон, надо думать, был потрясен: ему возражают! Наверняка не меньше были потрясены и маршалы: его можно отговорить! Мир рушился…

Наполеон понял: пора уходить. Как всегда еще не было приказа, а армия уже знала свое будущее. Напоследок солдаты снова прошлись по погребам. Развернулась грандиозная торговля мехами – все готовились к холодам. «Так как медвежий мех был слишком тяжел для младших офицеров (идущих в строю пешком), то эти шкуры легко можно было купить за несколько наполеондоров; я тоже купил одну», – пишет Коленкур.

Наполеон предполагал выйти 8 октября на Калугу. Возможно, и это распоряжение вполне еще могло быть отменено. 6 октября, когда император проводил смотр войск, ветер донес гул орудийной пальбы. Однако либо это не произвело на Наполеона никакого впечатления, либо же произвело очень сильное: де Боссе в своих воспоминаниях пишет, как император подозвал его и «начал расспрашивать об улучшениях касательно театра». Император стал на бумажке записывать имена актеров Комедии Франсез, которых можно было бы перевезти в Москву. (Можно попытаться представить, как Наполеон старался НЕ слышать артиллерийскую канонаду). «Наши занятия были прерваны неожиданным приездом адъютанта Мюрата, – пишет де Боссе. – «Что нового?» – спросил император, все еще рассматривая свой список… «Государь! Мы разбиты!» – отвечал посланный».

Нарыв лопнул. Русские толкнули падающего. Наполеон назначил выход из Москвы на следующий день. Весть мгновенно разнеслась по армии, расквартированной в Москве и окрестных деревнях. 7 октября «с раннего утра город кишел евреями и русскими крестьянами: первые пришли покупать у солдат все, что они не могли унести с собой, вторые – поживиться тем, что мы выбрасывали на улицу», – записал Бургонь. Интересно, что награбленного добра было так жаль, а вера в звезду императора была так сильна, что солдаты закапывали ценности в садах – они рассчитывали вернуться в Москву!

Так как о выходе из Москвы говорилось уже не раз, некоторые французы не поверили в серьезность нынешних намерений императора, из-за чего вынуждены были оставлять свои жилища в крайней спешке: князь Шаховской, въехавший в Москву на следующий день после оставления ее французами, нашел в доме префекта Лессепса «накрытый стол и на нем полуразрезанный кусок говядины с воткнутой в него вилкой».

Впрочем большинство подготовилось основательно. Гвардейский артиллерист Пьон де Лош потом любовно вспоминал, что после производства в чин капитана и получения должности батарейного командира получил право на отдельный фургон, который он буквально набил провиантом: галеты, мука, 300 бутылок вина, 30 бутылок рома и водки, чай, кофе, больше 20 килограммов сахару, шоколад и несколько килограммов свечей, которые, по замыслу Пьон де Лоша, позволили бы ему во время зимовки на левом берегу Немана читать Руссо, Мольера, Рейналя и другие книжки, про которые капитан тоже не забыл. Остальные запасались не менее основательно. Если учесть, что только солдат и офицеров было 100 тысяч человек, то можно себе представить, что это должен был быть за караван!