Сергей Тепляков - Век Наполеона. Реконструкция эпохи

Чтобы в отсутствие генплана Москва не пала жертвой стихийной застройки, Комиссия разработала альбомы «образцовых проектов», по которым москвичам надлежало строить свои дома. (В общем-то это была уже «типовая застройка», от которой недалеко и до «Иронии судьбы»). Если кто-то хотел хоть чем-то отличаться от соседей, то все изменения надлежало согласовывать с архитекторами комиссии. Проект городского особняка разработал Осип Бове, который уже в 1814 году стал в Комиссии заведующим «фасадической части», а фактически – главным архитектором восстанавливаемой Москвы. Город был поделен на четыре части, из которых Бове достался центр – Тверская, Арбат, Пресня и Новинская улица. Кроме итальянца Осипа Бове новую Москву создавали швейцарец Доменико Жилярди и русский Афанасий Григорьев. Интересно, что в отличие от Гесте, которому было к тому времени за шестьдесят, эти трое были молоды: Бове в 1813 году было 29 лет, Жилярди – 28, а Григорьеву – 32.

Кроме строительной была в Москве и другая жизнь. Шампанское в Москве стоило 25 рублей. 1 марта 1813 года вновь открылся Английский клуб. В нем, правда, в первый и единственный за всю историю раз оказался избыток вакансий – на 3 мая из 500 членов клуба объявилось только 388, остальные были кто на войне, кто в эвакуации, кто в могиле. Хотя существовала и очередь из 172 желающих вступить в клуб, старшины его решили не заполнять места «дабы всякий из выбывших членов свободно мог возобновить свой билет».

Весной 1813 года из разных городов начинаются съезжаться студенты и преподаватели Московского университета, а в августе в газете «Московские ведомости» было размещено объявление о возобновлении лекций.

В 1814 году в Москве состоялся первый после войны спектакль: играли драму Бориса Федорова «Крестьянин-офицер, или Известие о прогнании французов из Москвы». Историк Москвы Михаил Пыляев пишет, что «пьеса шла тридцать раз кряду». (До этого спектакли были только в частных театрах, но тоже все патриотические – «Освобождение Смоленска», «Всеобщее ополчение», «Храбрые кирилловцы при нашествии врагов» – кирилловцы было переиначенное крестьянами до неузнаваемости слово гверильясы, партизаны). В январе 1814 года Ростопчин рапортовал царю: «Честь имею повергнуть к стопам Вашего Императорского Величества картину Москвы в ее нынешнем состоянии. В этом городе есть душа, тело и жизнь. В дворянском собрании 460 членов, в английском клубе их более 400. Театр Познякова, где даются спектакли в пользу бедных, не может вместить всех желающих получить места. Сбор превышает каждый раз 1000 рублей. В маскараде платили рубль серебром за вход. Там собралось 980 человек. Эти деньги идут в пользу инвалидов. Бега по льду реки возобновились, лавки заняты и завалены товаром».

В день священномученика Георгия Победоносца 23 апреля 1814 года в Москве праздновали известие о падении Парижа. Ростопчин давал обед и бал в своем доме на Лубянке (том самом, где полтора года назад квартировал Лористон). В доме праздновали господа, а на улице были накрыты столы для народа. На этом вечере был исполнен написанный на стихи поэта Сушкова гимн, главной мыслью которого было то, что Москву сожгли французы: «Други! слушайте, как Царь в Париж входил: Он святые храмы Божьи не сквернил, Он с Угодников оклады не срывал, Он палаты каменны не выжигал, И в покое он оставил весь народ. И никто-то наших Русских не клянет. (…) И в Париже, как в Москве теперь у нас, Веселятся да пируют в добрый час! Жены, девы, стары, малы, весь народ Мимо Русских, не боясь, себе идет, Принимает, как друзей, в домах своих, Угощает, а не прячется от них». Публика, уже забывшая о своих восторгах Ростопчиным, решила, что мысль гимна внушена поэту самим графом.

Лавина жалоб на него была уже такова, что 30 августа 1814 года Ростопчин ушел с поста московского главнокомандующего. Сам Ростопчин объяснял это ухудшением здоровья (у него были обмороки, бессонница, депрессия, которую тогда называли ипохондрия). Вместо Ростопчина был назначен Александр Тормасов, который 30 октября 1814 года получил должность московского военного губернатора. (Интересно, что обер-полицмейстер Петр Ивашкин при бесчисленных на него жалобах оставался на своем посту дольше – до марта 1816 года. А гражданский губернатор Николай Обресков за свою службу в 1812 году получил от Александра Первого еще в феврале 1813 года золотую осыпанную алмазами табакерку с императорским портретом).

Для москвичей была устроена ссудная казна, однако шанс воспользоваться ею был только у тех, кто мог предоставить в залог имение либо другую недвижимость, а это в подавляющем большинстве случаев были дворяне. Купцы же, разночинцы, а тем более духовенство были крайне редкими клиентами ссудной кассы.

Современник писал о Москве: «С нами совершаются чудеса божественные. Топор стучит, кровли наводятся, целые опустошенные переулки становятся по-прежнему застроенными. Английский клуб против Страстного монастыря свидетельствует вам свое почтение. Благородное собрание: также надеется воскреснуть». В Москве к тому времени находилось более 60 тысяч крестьян и мастеровых – каменотесы, каменщики, штукатуры, маляры, плотники.

Впервые после войны царь приехал в Москву только 15 августа 1816 года, после Венского конгресса. 30 августа был оглашен Манифест «Первопрестольной столице Нашей Москве»: «Мы видели нещадящую никаких пожертвований горячую любовь ея к Нам и отечеству. Претерпенное потом ею от руки злодейства крайнее бедствие и разорение уязвило сердце Наше глубокою печалию. Но управляющий судьбами народов, Всемогущий Бог, избрал ее, да страданием своим избавит она не токмо Россию, но и всю Европу. Пожар ея был заревом свободы всех царств земных. Из поругания святых храмов ея возникло торжество веры. Подорванный злобою Кремль, обрушась, раздавил главу злобы. Тако Москва и подвигами и верностию и терпением своим показала пример мужества и величия».

Тогда же Александр I подписал указ и план восстановления и благоустройства Москвы. Земляной вал был роздан владельцам домов с требованием огородить новоприобретенные участки заборами и тумбами и разводить «садики во всю длину мест своих перед домами на валу, дабы со временем весь проезд вокруг Земляного вала с обеих сторон был между садами». Так в Москве возникла Садовая улица.

В воспоминаниях Елизаветы Яньковой, видевшей все это своими глазами, написано: «когда Москва начала отстраиваться, весь город по сю сторону Москва-реки был точно как черное большое поле со множеством церквей, а кругом обгорелые остатки домов. Москву в таком разгроме было больно видеть, не верилось, чтоб она когда-нибудь и могла опять застроиться. Но нет худа без добра: после строительства улицы стали шире, те, которые были кривы, выпрямились, и дома начали строить больше все каменные, в особенности на больших улицах».