Аркадий Арканов - Вперёд в прошлое

Девятый час утра.

– Что мне надеть? – спрашиваю я.

– Что хочешь! – слышится из кухни.

– Э-э... Опять то же самое.

Я сажусь в кресло и закрываю глаза, вместо того чтобы...

...И вместо того, чтобы небо с самого утра было синим, а снег на улице – белым, да таким белым, чтоб необходимо было щуриться и чихать, вместо всего этого – серость. И не просто серость, а асфальтовая серость, от которой медленно и вяло начинает болеть голова.

Для меня это самое тягучее время: осень вроде кончилась, дожди – тоже, температура минусовая, а снега нет и в помине. Всюду сплошной асфальт. И небо – асфальт. И ветер серого цвета. И так уже две недели подряд...

А мы с ней живем девятый год.

– Что мне надеть? – спрашиваю я.

– Что хочешь.

Я достаю из шкафа новый костюм.

– Правильно, – говорит она, – надо будет куда-нибудь выйти – нечего будет надеть.

– А мне противно каждый день таскать одно и то же.

– Надень брюки и свитер.

Брюки и свитер... Не хочу я брюки и свитер... А ей, конечно, все равно, что я надену. Хотя в отношении нового костюма она права. Но почему такое безразличие? Ведь то же самое можно сказать и по-другому...

– На брюках пуговица отлетела, – говорю я.

– Оставь. Я пришью.

– Я сам пришью.

– Пришивай... Да что ты хочешь? Пожалуйста! Надевай новый костюм!

Я лезу в шкаф и достаю новый костюм. Вообще-то жалко, конечно.

– Надень все, что есть! – говорит она. – Только потом не ной, что не в чем будет пойти в театр.

Я вешаю костюм в шкаф.

– Мое дело! – говорю я. – Что хочу, то и надену!

– Картошку пожарить или пюре?

– Мне все равно.

– Мне тоже все равно. Я ее вообще не ем.

– А для одного меня нечего возиться.

Я пришиваю пуговицу, а она гремит на кухне. Через некоторое время она заглядывает в комнату:

– Подавать на стол?

– Не юродствуй!

И мы молча завтракаем.

– Чай или кофе?

– Все равно.

– Все равно, так все равно. Что хочешь, то и нальешь.

– Я вообще могу не есть!

Я отодвигаю еду и встаю из-за стола. Сажусь в кресло в угол комнаты и начинаю наблюдать за ней. Она нарочито спокойно собирает посуду и несет ее на кухню.

Уже пятый год у нас такая ерунда. Мы словно заряжены на конфликт. Поводы самые разнообразные, самые нелепые, самые неожиданные. Причем у нее нет никакого мужского интереса на стороне. Это я знаю точно. Иначе она бы сразу ушла. Она такая. У меня тоже никого нет. И она это знает. Так в чем же дело?..

Она входит в комнату и начинает якобы безразлично приводить себя в порядок...

Так в чем же дело?.. Эти никчемные частые склоки действуют изнуряюще. Я чувствую, что с каждой такой ссорой тупею и тупею. Ее глаза тоже за последние годы приобрели какой-то металлический оттенок. Нет, в них нет ненависти ко мне. Иначе бы все уже давно решилось. Я тоже не испытываю к ней неприязни. Ведь если бы я ее ненавидел!.. Если бы она была дурой, неряхой, вредной, шлюхой! О, как бы все было просто!.. То есть, разумеется, и тогда не все было бы просто. Но я бы наверняка преодолел эту невероятную силу притяжения, которая называется привычкой. Однако она не дура, не неряха, не вредная, не шлюха. И в то же время жизнь наша за последние пять лет стала какой-то механической...

Вот она влезает в свое самое любимое платье. Это платье она всегда надевает после очередной ссоры. А так как ссоры у нас чуть ли не каждый день, платье уже успело поизноситься. Но оно по-прежнему ей идет, и в этом платье она всегда старается подчеркнуть полную независимость от меня. Кроме того, когда в мирное время мы выходим с ней в театр, она тоже надевает это платье, и тогда я завязываю ей сзади тесемочки. А когда она надевает его после ссоры, я, естественно, сижу в кресле в углу комнаты, и тесемочки завязывать приходится ей самой. Хотя это и очень неудобно.

И что делать? Разводиться? Но где логика? Из-за чего? По какому поводу затевать эту бракоразводную тягомотину? А главное – в перерывах между ссорами все бывает не так уж плохо. И в то же время я понимаю, что надо бы развестись и через год мы друг другу скажем спасибо... Ну, не через год, так через пять... Однако не представляю, как можно расстаться практически на ровном месте...

– Куда ты идешь? – спрашиваю я.

– Не твое дело!

– Когда ты придешь?

– Когда приду, тогда буду!

И в этот момент у нее начинается беззвучная истерика лицом в диван. А я хожу по комнате, курю и произношу не очень цензурные слова.

Когда она плачет, я теряю последние признаки рассудка и уже не нахожу никакого выхода.

Кошка наша в такой момент всегда забирается под диван, и ее долго не видно.

– Прекрати! – угрожающе говорю я. – Лучше прекрати!

Она вся содрогается.

– Если ты не прекратишь, – говорю я, тряся ее за плечи, – я не знаю, что я сейчас сделаю.

Она содрогается еще сильнее. Я действительно не знаю, что я сейчас сделаю.

Однажды я брякнул об пол телефон с такой силой, что он разлетелся на маленькие и большие колесики. Но это не помогло. И вообще я заметил: ломка вещей в квартире вызывает у нее новый приступ истерики.

Я мечусь по комнате, как затравленный. Ну, что делать? Что?!

– Если ты не прекратишь, – кричу я и не узнаю своего голоса, – я не знаю, что я сейчас сделаю! Считаю до трех. Раз!.. Два!.. Три!..

Она не унимается.

– Уйди отсюда!!! – неожиданно кричит она, и теперь я не узнаю ее голоса. – Уйди! Ты мне противен!!!

Ах, вот как! Я ей противен! Вот в чем дело, оказывается. Тогда все понятно. Только почему именно сегодня?.. Не знаю откуда, но решение возникает в голове молниеносно, и я лихорадочно начинаю его выполнять.

Я быстро одеваюсь... «Противен»!.. Как просто!.. Все! Немедленно, сию же минуту!.. «Противен»!.. Никаких разводов! Избавлюсь тотчас же. Как отрезать! И все! Все!.. «Противен»!.. Я бросаю в чемоданчик ее самые необходимые вещи. Все. Это самое правильное!.. Я заворачиваю ее в одеяло, хватаю под мышку, выскакиваю на улицу...

Я почти бегу по серому холодному асфальту к Центральному рынку. Ветер распахивает полы моего пальто и задувает в брюки... Хоть бы одна снежинка. Хоть бы маленькая дырочка в небе...

– Хочешь меня продать? – спрашивает она из одеяла.

– Не твое дело!

– Ну и дурак. Пожалеешь.

– Это уж мое дело!

– Газ выключил?

– Не твоя забота!

– Мне нечем дышать, – говорит она, ворочаясь в одеяле.

– Надышишься с другим!..

Она больше до самого рынка не говорит ни слова.

Этот рынок мне хорошо знаком. Я сюда захаживал. Не то чтобы часто, но и не так уж редко. Иногда один, иногда с ней. Бывало, в мирные промежутки утром в воскресенье мы приходили с ней на этот самый рынок и, потолкавшись достаточное количество времени, набивали нашу большую хозяйственную сумку всякой всячиной. И нам этой съестной всячины хватало на неделю...