Александр Кабаков - Аксенов

Е.П.:Была советская народная поговорка — можно, но только осторожно…

А.К.:А что можно только осторожно и только до поры — это я узнал много позже, когда Никита Сергеевич начал всем навешивать…

Е.П.:Интересно, как у нас в юности много сближений, хотя географически и биографически все очень далеко… Интересно, что тебе из «Юности» ответил Андрей Дементьев, а я ему благодарен за то, что он первый меня напечатал после «МетрОполя». И однажды, во время, значит, всех этих погромов «МетрОполя», я иду в Пахре, в Москву собираюсь, а он едет на машине, Андрей, я не помню его отчества, Андрей Дементьев, короче, едет, останавливает машину и говорит: «Тебя подвезти?» Я говорю: «Подвезти». Он спросил: «Как дела, жмут тебя?» Я говорю: «Жмут», — а он говорит: «Эх, Васька, Васька, такой замечательный парень, что они с ним делают…» Сказал, и дальше мы погрузились в молчание… Ладно, продолжим про подаксеновиков. А ведь была большая группа литераторов вполне достойных, которые не были подаксеновиками нисколько. Я тебе скажу, кто они были: многие литераторы андеграунда. Например, Лева Рубинштейн и Дмитрий Александрович Пригов, про которого я тебе уже рассказывал, что он не знал, где находится журнал «Юность», никогда его не читал. И Лева вспоминал, что в их кругу бывало так: человек читает стихи или рассказ, а в качестве оценки получает «это такое говно, что и в “Юности” можно напечатать». Хотя, например, отъявленный диссидент, публиковавшийся потом в «Гранях», Юрий Карабчиевский печатался в «Юности». И многие печатались в «Юности», будучи диссидентами. Но при этом в большинстве диссиденты и писатели андеграунда не были подаксеновиками, некоторых из них Аксенов раздражал, как раздражали вообще все печатающиеся при советской власти литераторы, как раздражал Евтушенко, как раздражали Вознесенский, Ахмадулина… Просто считали, что ничего этого, всей этой «Юности», не надо, потому что настоящая литература кончилась — Цветаева, Мандельштам, Ахматова, ну, Пильняк, допустим, Платонов, конечно, а не эти, благополучные мальчики и девочки. Из которых первый — Аксенов. Это была такая анти подаксеновщина… В Питере антиаксеновские, так условно выразимся, сильные настроения были среди неофициальных литераторов. Там свои кумиры были.

А.К.:Они были… если можно так выразиться, более жесткие… Но у меня есть одна история про андеграунд и «Юность». Когда я написал свою первую, совершенно юношескую повесть «Родные и близкие», которая и по сей день не опубликована и лежит в виде тонкой стопки желтой бумаги у меня в столе, я показал ее моему тогдашнему ближайшему другу, художнику андеграунда, — что, впрочем, не мешало ему прилично зарабатывать на рисовании эскизов конфетных коробок. Прочитал он эту повесть и говорит мне: «Ну, понятно, твои кумиры — эти Аксенов, Гладилин», — почему-то он еще назвал в этом ряду Толю Макарова…

Е.П.:А он разве был тогда уже столь известен? Он же стал известен, когда написал «Человека с аккордеоном».

А.К.:Понимаешь, он был как бы из той же категории в представлении человека андеграунда: приличный автор, ну, журналист, но ведь печатается — значит, как и эти все, не может рассматриваться всерьез…

Е.П.:Он в «Неделе» работал.

А.К.:Да, вот эти твои кумиры, сказал мой друг как-то брезгливо, а потом сверкнул бешено своими еврейскими глазами и сказал: «Они хотят с коммунистами сотрудничать, а с коммунистами сотрудничать нельзя никак!»

Е.П.:То есть в неприятии андеграундом Аксенова и вообще, условно говоря, «Юности» и даже «Нового мира» было что-то политическое?

А.К.:Нет-нет, не политическое. Я ему говорю: «А как же быть, у нас же нет некоммунистических журналов и издательств, где же печататься, с кем сотрудничать?» А он еще более бешено сверкнул и говорит: «С теми, с кем сотрудничал Платонов, когда писал “Котлован”». Я же, к моему стыду, не знал тогда ни черта, был вполне провинциальный молодой человек, проведший почти все детство и всю юность не в Москве. И я его спрашиваю: «А где же этот “Котлован” почитать?» Он взял с меня расписку кровью и так далее, а взамен дал отпечатанные на папиросной бумаге листочки. Я за ночь, естественно, «Котлован» прочитал…

Е.П.:Эх, я бы ему ответил бы сейчас, твоему другу, я бы ответил…

А.К.:А я тогда ему ответил. «Котлован» прочитал, приношу и говорю — лучше буду сотрудничать вот с этими коммунистами, которые уже ни черта не коммунисты, чем с теми, настоящими, с которыми хотел сотрудничать Платонов твой! Это была, конечно, наглость свинская, но я что-то такое через эту папиросную бумагу усмотрел, еще до «Чевенгура». Я был неглупый молодой человек. И мы поссорились, почти до драки… Да. Мы поссорились почти до драки, понимаешь, вот что такое были расхождения анти подаксеновиков и подаксеновиков.

Е.П.:Я сейчас — не тогда, конечно, когда тоже не очень много знал, а сейчас, уже зная все, — я ответил бы легче и, может быть, до драки не дошло бы. Я сказал бы: «А, ты имеешь в виду, чтобы я сотрудничал с Шолоховым и Фадеевым, а не с журналом “Юность”?» А вообще сейчас у нас завелся очень серьезный разговор.

А.К.:О подаксеновиках и анти подаксеновиках? То есть об отношениях между теми, кто сотрудничал с официальной властью, и теми, кто сам был властью — но неофициальной, андеграундной эстетической властью…

Е.П.:Ну, властью их трудно назвать.

А.К.:Нет, не трудно, они были властителями дум, точнее, вкусов значительной части поколения.

Е.П.:Ты знаешь, может, потому мы с тобой стали подаксеновиками и остаемся ими, что у нас провинциальное происхождение. Когда я уже перебрался в Москву, нет, в Подмосковье сначала, у нас бывали интересные разговоры на эту тему с перебравшимся еще раньше в Москву моим другом и земляком Львом Тараном, писавшим под псевдонимом Александр Лещёв, и с Александром Величанским, замечательным поэтом, москвичом. Саша говорил так: «Ребята вы толковые, но я не понимаю, как вы можете любить стихи Евтушенко и Вознесенского, это чушь вообще, но я к вам снисходителен, потому что понимаю — товарищи из глубинки…» Так вот, я теперь думаю, что для всех нас, провинциалов, огромнейшее значение имело творчество шестидесятников, потому что оно было распечатано официально, а другого нам и взять было негде. И Аксенова как прозаика и как яркую личность мы узнали из официальных публикаций, включая газетные отголоски хрущевского погрома. И никого из той компании молодых блестящих шестидесятников нам и в голову не могло прийти упрекать в сотрудничестве с коммунистами, хотя коммунистов мы сильно не любили. Мы понимали или чувствовали, что тогда надо упрекать и Солженицына: зачем он «Один день Ивана Денисовича» в официальном «Новом мире» опубликовал…