Александр Дмитриев - Подводники атакуют

— Товарищ командир, пришли в точку поворота!

— Лево руля! Ложиться на девяносто градусов!

Благополучно прошли на полной скорости полосу минного заграждения противника и в 22 часа оставили за кормой опасный район.

Объявляю боевую готовность номер два. После этого все с облегчением вздохнули. Приятно было передать Бодаревскому текст радиограммы, которую отстучал радист Наумов. Он передал в эфир: «В районе Сулина атаковал двумя торпедами транспорт противника водоизмещением шесть тысяч тонн. Возвращаюсь в базу».

Это был наш вклад в защиту Севастополя.

Стоя на мостике, вслушиваясь в ровный гул дизеля, подумал о том, что комсомольская путевка, проложив прямой, ясный курс моей жизни, привела меня на защиту Родины и я приложу мои знания, опыт и усилия для достижения победы над врагом. Вероятно, о том же думали и мои соратники, возвращаясь в осажденный Севастополь.

В полдень наша «малютка» подошла к Севастополю. Только что кончился очередной налет немецких бомбардировщиков. Вдали еще грохотали зенитки, отгоняя немцев от городских кварталов.

На пирсе нас встретил командир бригады. Он протянул мне руку.

— С первой победой! — поздравил он, приняв мой рапорт.

Девять раз возвращались мы в базу с рапортом о потопленных вражеских кораблях, но слова «С первой победой!» остались для меня и для экипажа лодки самой памятной и дорогой наградой...

Командование флота приказало эвакуировать из Севастополя все подводные лодки и базовое хозяйство.

В течение недели трудился экипаж «малютки» на береговой базе над демонтажом оборудования и погрузкой его на плавбазу «Львов».

Мотористы и электрики во главе с Семеном Билецким и Борисом Сергеевым разбирали дизели и генераторы базовой электростанции и грузили их на борт плавбазы. Трюмные Александр Акинин и Александр Морухов разбирали базовые компрессоры, им помогал весь экипаж.

Под вечер 5 ноября вышли из базы. У нас на борту был командир бригады капитан 1 ранга Михаил Григорьевич Соловьев.

Мы шли совместно с плавбазой «Львов» и подводной лодкой М-60.

Наш курс был проложен к кавказским берегам.

Трудный поход

Сентябрь сорок второго года... Фашисты рвались к Сталинграду и на Кавказ. Бои шли под Туапсе. Красная тесемка, обозначающая линию фронта на нашей карте в кают-компании, ежедневно передвигается вправо... Радист приносит мне ночную сводку Совинформбюро, и каждое ее слово жжет сердце, как раскаленная сталь.

Мы готовимся к выходу на коммуникацию противника. На рубке лодки белеет единица. Только один потопленный корабль записан в вахтенный журнал. Нам кажется, что мы сделали еще очень мало для победы. Каждый раз, возвращаясь с позиции без рапорта о потопленном корабле, мы говорим про себя: «Вот еще один поход, не принесший никакой пользы защитникам Сталинграда...»

Перед заходом солнца мы вышли из небольшого порта на Кавказском побережье и легли курсом на запад, на позицию. Предстояло пересечь все Черное море. Шли в крейсерском положении ночью и днем со скоростью 10 узлов. Небо плотно заволокло тучами, видимость отвратительная, ни один самолет не показывался над морем.

Мы находились почти в центре Черного моря между крымским и турецким берегами.

На мостике стоит первая боевая смена, заступившая в 16 часов. Я, как вахтенный командир, сигнальщики, боцман Николай Хриненко, командир отделения штурманский электрик Виктор Мамаев.

Предупредил сигнальщиков о возможности появления вражеских самолетов с аэродромов Крыма, чтобы внимательно следили за морем и воздухом.

— Слева на траверзе под облаками летит орел, — доложил Мамаев. — Не к добру это, товарищ командир.

— Не будьте суеверным, товарищ Мамаев, лучше следите за самолетами, — ответил ему.

С левого борта в сторону Турции облачность высокая с голубыми просветами неба. Впереди по носу — низкая, горизонт темный, на море барашки.

— Прямо по курсу на малой высоте самолет! — доложил Хриненко, стоявший слева от меня. Бросаю взгляд в сторону самолета и командую: «Срочное погружение».

Мамаев и Хриненко бросились в лодку, я еще раз взглянул на самолет в бинокль, успел разглядеть у него за хвостом шлейф черного дыма, подумал, что летчик заметил нашу лодку и дал газ. Это был Ю-88.

Мигом бросаюсь в лодку, закрываю рубочный люк, командую:

— Заполнить цистерну быстрого погружения, нырять на глубину сорок метров!

Вахтенный трюмный Александр Морухов, услышав команду, дал ряд протяжных ревунов, открыл кингстоны средней цистерны быстрого погружения. После доклада из пятого отсека о готовности к погружению открыл клапаны вентиляции цистерн, и лодка начала погружаться.

Боцман Хринеико уже сидел у горизонтальных рулей, переложив их на погружение.

Пока я спускался по трапу в центральный пост, лодка с небольшим дифферентом на нос погружалась и была уже на глубине 6 метров.

Срочное погружение проходило нормально, нам нужно побыстрей уходить от самолета на глубину.

Морухову сказал:

— Цистерну быстрого погружения будем продувать на глубине двадцать метров.

Хриненко докладывает глубину погружения через каждые 10 метров. Достигли двадцатиметровой глубины.

— Продуть цистерну быстрого погружения, не допуская выхода воздушного пузыря на поверхность! — скомандовал я Морухову.

Засвистел воздух высокого давления в цистерну.

— Продута цистерна быстрого погружения, — доложил Морухов. Лодка стала легче на одну тонну.

— Глубина тридцать метров! — доложил Хриненко.

С левого борта разорвались две глубинные бомбы на большом расстоянии.

«Значит, не заметили немецкие летчики точного места нашего погружения», — подумал я.

— Глубина сорок метров!

— Так держать! — скомандовал я.

Вижу, боцман перекладывает рули на всплытие и создает небольшой дифферент на корму, чтобы удержать лодку на заданной глубине.

— Глубина пятьдесят метров!

Решил, что мы проскочили по инерции из-за позднего продувания цистерны быстрого погружения, это наша рабочая глубина, ведь мы погружались с большой скоростью, и цистерну быстрого погружения нужно было продуть на перископной глубине, как требовала инструкция. Поступи мы по инструкции, лодка задержалась бы с уходом на глубину на полминуты и нас бы засекли вражеские летчики.

Между тем дифферент на корму возрос до 20 градусов, чувствую, что лодка тяжелеет.

— Дать самый полный! — Морухов репетует мою команду в шестой отсек.

Стрелка глубиномера показывает 60 метров, это наша предельная глубина погружения, на ней мы не раз бывали.

Глубина 65 метров, дифферент увеличился до 30 градусов.

— Продуть кормовую цистерну главного балласта аварийно! — приказываю Морухову.