Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом

«На виселицы – с Пероном!»

Толпа, собравшаяся под окнами здания, состояла из того сорта людей, которых в любом городе планеты не так просто вывести на демонстрацию; среди них, разумеется, попадались студенты, но в большинстве своем это были юристы, бизнесмены, домохозяйки, писатели, врачи и художники. На сей раз они пробудились от спячки, и шум их голосов звучал все громче и все более гневно. Они требовали свободных выборов, конца тирании и суда над Пероном. Полицейские, заполнившие узкие улочки, ведущие на площадь, пытались силой оттеснить толпу, но молодой офицер, с мелодраматическим пафосом выскочивший на балкон клуба, вскричал, что он и его товарищи-офицеры готовы возглавить демонстрантов и напасть на полицию, если она станет вмешиваться.

– Viva! Viva! Покончить с Пероном! – вопили люди.

Позже, когда на площади собралось не менее пяти тысяч portenos, адмирал Верненго Лима, новый министр военно-морских сил, вышел на балкон, чтобы заверить демонстрантов от имени президента…

– У нас нет президента! – оборвали его. – Фаррел, убирайся! Покончить с Пероном!

Адмирал обещал от имени правительства…

– Мы хотим гражданское правительство! – кричали люди. – Сформировать немедленно гражданское правительство, а виновных в создавшейся ситуации наказать, и Перона – первым!

– Смерть Перону! Смерть Перону!

Демонстранты не расходились до самых сумерек, ожидая известий о новом кабинете и об аресте Перона; вдруг раздался сигнал горна, и мгновением позже полиция, открыв огонь по толпе, перешла в наступление. Люди в поисках укрытия кинулись к дверям близлежащих домов, прятались под каменными скамейками и под ветвями акаций; молодой доктор опустился на колени, чтобы помочь раненой женщине, и сам получил пулю в спину – таков был ответ, истинный ответ армии, находящейся у власти.

Правда, на сей раз приказ открыть огонь отдавал не Перон. Его дружок Веласко уже не был главой полиции, а Перон и Эва бежали. Военные с радостью бы сделали из Перона козла отпущения и отправили наряд полиции сначала в квартиру на Калье Посадас, а затем в дом доньи Хуаны в Хунине. Но ни Перона, ни Эву найти не удалось.

Надо отдать должное твердости Эвы: она не поколебалась в своей верности Перону в те октябрьские дни. Менее решительная женщина сочла бы за лучшее подождать и посмотреть, на чьей стороне козыри, но Эва была настоящим азартным игроком и никогда не медлила. Кроме того, она ясно понимала, что ждет ее саму, если Перон не вернет себе прежнего влияния. Не успел полковник подать в отставку, как Джэйм Янкелевич, сияя от счастья, вычеркнул Эву из гонорарной ведомости на радиостанции «Белграно». С этой Дуарте покончено, решил он.

Но в квартире на Калье Посадас, в компании младших офицеров, оставшихся верными своему вождю (или, как минимум, полагающих, что у него есть шанс вернуть себе прежнюю власть), которые ходили, громко топая, туда-сюда и охраняли дом на случай вторжения разъяренной толпы, Эва и Перон, должно быть, пережили часы мучительных сомнений, прежде чем решили бежать. Мысль о том, чтобы оставить все свои наряды, духи и безделушки, которые она покупала так задорого и которым радовалась так недолго, наверняка терзала Эву; но еще более горькое страдание причиняло ей то, что приходится отказываться от власти в тот момент, когда общество уже было готово признать ее, и отступать под насмешки и ликование врагов. Более осмотрительный полковник первым предложил уехать, она сначала протестовала, а потом согласилась, в первый раз в жизни познав, что такое страх.

Должно быть, они ускользнули ночью 11 октября, выбираясь из темного города по окольным улочкам, чтобы не проезжать мимо ворот президентской резиденции, на север, в речной порт Тигре в дельте Рио де ла Плата. Там, в устье реки, располагалась тысяча, если не больше, островков, разделенных узкими протоками, почти полностью скрытыми в зарослях плакучих ив и жимолости. В Тигре они позавтракали и двинулись вперед по одному из более широких каналов, где вода нетерпеливо неслась вдоль грязных берегов, омывая тростники и водяные гиацинты, которые клонились в глубоком, неверном реверансе.

Целью путешествия Эвы и Перона был маленький курорт Трес Бокас, где в более счастливые времена своей любви они проводили выходные. Он, видимо, казался им подходящим убежищем – с его широкой бухтой, выходящей прямо в открытые воды Параны, и дружелюбным побережьем Уругвая на горизонте. Но речная полиция, получив известие о том, что они прячутся здесь (разумеется, все их старые излюбленные местечки находились под присмотром), поставила в бухте охрану и сообщила в столицу об их местопребывании. Вечером 12 октября, когда полиция расстреливала толпу на Пласа Сан-Мартин, Перона арестовали и вместе с Эвой доставили обратно в квартиру на Калье Посадас.

Эти события с очевидностью выявили некую слабость характера Перона; когда его арестовывали, он дрожал, а по дороге в город брюзжал, что у него начинается плеврит, и заявлял, что пребывание в тюрьме вредно для его здоровья. В ту же ночь его на военном катере отвезли на тюремный остров Мартин Гарсия, откуда он писал письма своему старому другу Фаррелу, снова ссылаясь на свой плеврит и жалуясь на дождь, который захлестывает в окна. Хотя, по правде сказать, с ним обращались куда лучше, чем с теми рабочими и студентами, которых его друг Веласко отправил в тюрьму Вилла Девото, избив предварительно в Особом отделе полиции.

Закон и традиция Аргентины предоставляют политическому заключенному возможность выбора между тюрьмой и ссылкой – здесь не выносят смертных приговоров, разве только убийцам. Даже в тоталитарном государстве Перон предпочитал задавить своих политических врагов финансовыми мерами, а затем позволить им удалиться в ссылку, и только тех, кто представлял реальную угрозу его господству или был чересчур беден и малоизвестен, иными словами, тех, кому нечего было терять, ждала тюрьма. Весьма показательно, что, будучи разлученным с Эвой, Перон писал письма с просьбами о ссылке. Невозможно представить, чтобы он опустился до такой слабости, если бы она была рядом: в тяжелые моменты он всегда обретал ее поддержку.

В те несколько дней, пока Перон находился в тюрьме, а армия осталась без всякого серьезного руководства (генерал Авалос, возглавлявший фракцию, выступавшую против Перона, никогда не был настоящим лидером), трагическая слабость демократической оппозиции проявилась во всей полноте. В тот момент их поддерживало большинство населения страны и, если бы они оказались способны на совместные действия, то могли бы восстановить конституционное правление. Но проклятие аргентинского характера, которое сами аргентинцы с такой гордостью называют «dignidad de hombre», их «мужская честь» не позволяла одному радикалу уступить другому радикалу, а тем более социалисту в любой политической мелочи типа выбора министра, из-за чего формирование демократического кабинета превратилось в неразрешимую проблему. Когда Верховный суд, который в Аргентине берет на себя исполнительную власть в том случае, если по каким-то причинам и президент, и вице-президент смещены со своих постов, представил наконец кандидатуры министров, созданный кабинет оказался столь же непопулярным, сколь и консервативным, и люди, вновь разочаровавшись в своем демократическом руководстве, предпочли иметь дело с Фаррелом, который был слишком явным ничтожеством, чтобы настроить против себя народ.