Юрий Чудодеев - В небе Китая. 1937–1940. Воспоминания советских летчиков-добровольцев.

— Сидим, товарищи начальники.

За бортом мы чуть не задохнулись от жары. Казалось, будто гигантский горн нагнетает раскаленный воздух, сжигающий все живое. Оглядываемся. Ни кустика, ни деревца, ни живой былинки. Один песок да серые, пышущие жаром камни.

Коршунов вынул из планшета желто-коричневую, под цвет местности, карту.

— Вот где мы, товарищи начальники, находимся, — ткнул он пальцем в песчаную долину. — Воды, как видите, нет.

Мы перешли на другую сторону самолета, надеясь укрыться там в тени. Но увы! Солнце светило в зените, и тень лежала под самым брюхом АНТ-9.

— Ну-ка, котик, — обратился Коршунов к своему механику. У него была фамилия Котов. — Будь добр, поднимись в кабину а принеси градусник.

Котов принес термометр. Коршунов положил его в тень, и все увидели, как по тоненькому каналу стеклянной трубки ртуть быстро поднимается вверх.

— Ото! — комментировал Коршунов. — 30, 35, 40, 45… На цифре «50» ртуть остановилась.

— А теперь, товарищи начальники, облачайтесь в меховую амуницию. Будем думать и совет держать.

Даже в трудных условиях Коршунов не терял присутствия духа и шутил. По-настоящему ему следовало отругать Котова на плохую подготовку самолета, но он только с укоризной посмотрел на него.

По совету Коршунова мы надели комбинезоны и, к удивлению, почувствовали, что дышать в них намного легче. Прямые солнечные лучи не обжигали тела, шлем надежно защищал голову.

— Для начала доложу вам, товарищи робинзоны, — не удержался Коршунов от шутливой реплики, — что у нас есть полтора ящика шоколада и два термоса воды. Выпьем эту — сольем из радиаторов. Словом, живем — не тужим.

— Трасса проходит здесь? — осведомился Пушкин.

— Здесь, здесь, — подтвердил Коршунов. — Самолеты летают почти ежедневно. Если мы разложим костры — нас непременно увидят и помогут.

В первый день стороной прошел Р-5, но нас не заметил. Днем мы изнывали от жары. Но вот солнце скрылось и наступила прохлада. Ночевали в самолете. В горах всю ночь противно выли шакалы, но к машине приближаться боялись.

На другой день, обжигая руки о раскаленный металл, мы пытались помочь экипажу найти неисправность в моторах. Ведь есть какая-то причина. Копались часа два, но ничего не нашли. Механик Котов бросил ключ на песок, выругался:

— Подождем до вечера. Сейчас работать невозможно. И действительно, жара стояла невыносимая. Хотелось пить. А воды всего один термос. Надо беречь. Кто знает, сколько времени просидим в этих раскаленных песках? Определили строгую норму: три глотка в день на человека. Воду в радиаторах самолета пока не трогали. Это неприкосновенный запас. Вода — жизнь. Не станет ее, «совсем-совсем плох будет», сказал бы сей час наш китайский друг Мустафа.

Кругом тишина. Кажется, все живое вымерло. Хоть бы какой-нибудь звук, и то легче стало бы на душе.

— Где же ваша трасса? — спрашивает у Коршунова Пушкин.

— Здесь, здесь, товарищ начальник, — пытается шутить лет чик и тычет пальцем в раскаленное небо. — Только, видать, ее солнышком растопило.

Котов лег на спину и стал напряженно прислушиваться: вдруг раздастся шум мотора? Тогда надо быстрее поджигать смоченный в бензине и соляровом масле чехол, чтобы привлечь к себе внимание пролетающего летчика.

Но вот солнце уже спряталось за зубцы гор, а ни один само лет так и не появился. И снова доносится надрывный вой шакалов, а над головой безучастные к людям крупные звезды.

На третий день в знойном мареве мы увидели три, величиной со спичечную коробку, автомашины. Расстояние до них 10–12 км. А может быть, это мираж?

— Машины, машины! — захлопал в ладоши Маглич и кинулся в их сторону. За последние два дня ом стал неузнаваем: смотрит рассеянным, отсутствующим взглядом, говорит что-то бессвязное.

— Да замолчи ты, наконец! — злился Пушкин и для острастки грозил кулаком.

И вот сейчас Маглич, сбросив ботинки, босиком помчался к машинам:

— Эй, подождите!

Мы кинулись наперерез, но куда там! Обжигая ступни, Маглич прыгал, словно кенгуру, и вскоре скрылся за песчаным холмом. Эх, пропал, думаем, человек. Но пет. С машин — нам не померещилось, это были действительно они — его заметили, а может быть, внимание людей привлек дым костра. Вскоре везде ходы подъехали к самолету. В кузове одного из них лежал Маглич. Ноги его покрылись от ожогов волдырями, но он этого не замечал и как ребенок смеялся. Парень не выдержал психического напряжения. В Москве пришлось уложить его в больницу.

Мы несказанно обрадовались появлению автомашин.

— Как вы здесь оказались? — спрашиваем у водителей.

— Хотели спасти таких же, как вы, бедолаг. Только напрасно. Самолет ДБ-3 упал в горах…

Позже я узнал, что в этой катастрофе погиб инженер Павлов. Бросить самолет без надзора мы, конечно, не могли. Коршунов решил оставить около него механика Котова. Дал ему оружие, продовольствие, весь оставшийся запас воды и сказал:

— Завтра будет помощь.

К вечеру вездеходы доставили нас на аэродром Хами. Там уже знали, что из Ланьчжоу два дня назад вылетел АНТ-9, но не имели представления, куда он запропастился.

— Искать вас собирались завтра, — доложил начальник базы, обслуживающей аэродром. — Вон и самолет уже наготове.

— Хороша же оперативность, — упрекнули мы руководителя. — Искать через три дня. А если бы мы потерпели аварию, тогда как?

— Поверьте, у нас не было самолета, — оправдывался он. — И этот отремонтировали кое-как, на скорую руку.

В Хами мне вручили телефонограмму от «хозяина», как мы тогда называли наркома обороны К. Е. Ворошилова, В ней мне предписывалось не задерживаться в Алма-Ате, немедленно вылетать самолетом СИ-47, который привел шеф-пилот С. М. Буденного Василий Сергеевич Лебедев.

Расстояние от Алма-Аты до Москвы немалое. Запас горючего и скорость самолетов были тогда не так велики, как у современных лайнеров. В пути пришлось несколько раз приземляться. На промежуточных аэродромах мы прежде всего скупали в киосках Союзпечати буквально все свежие газеты и журналы, имевшиеся в продаже. Мы так соскучились по родному слову, что любая заметка о жизни страны радовала нас. Ведь в Китай советские газеты приходили на месяц позже и, конечно же, со общения утрачивали актуальность…

И вот она, Москва, с широкими улицами, нарядными площадями, золотыми шпилями церквей и громадами зданий. Дышу полной грудью, улыбаюсь весеннему солнцу, ошалело осматриваюсь вокруг. На Центральном аэродроме я бывал не раз, но сей час он казался мне каким-то особенно нарядным и красивым.

Лебедев понимал мое состояние и не приставал с расспросами. Поинтересовался только:

— На машине поедете?

— Пешком, только пешком, Василий Сергеевич. А вещи пусть отвезут.