Зотов Георгий Георгий - Я побывал на Родине

Наконец мы приехали в какой-то двор; передняя машина развернулась перед одним из подъездов и поехала дальше. Я проделал то же самое; чекистский офицер показал мне, где я должен остановиться. Перед входом, у дверей которого стояли двое часовых, замещающий посла и консул покинули машину и вошли в здание. Ко мне подошел один охранник и указал мне место рядом со стоявшими там другими машинами:

— Запаркуйте там, только задом к стене.

Соседняя машина оказалась из американского посольства, ее шофер был мне знаком. Он меня узнал и помахал мне рукой. Я подумал, что вся процедура приема продлится не менее часа, следовательно, у меня есть время хоть что-нибудь осмотреть. Я вылез из кабинки, но в тот же момент ко мне подошел охранник и чрезвычайно любезно произнес:

— Товарищ, я вас попрошу вашу машину не покидать.

Мне ничего не оставалось делать, как последовать этой просьбе-приказанию. Мой сосед открыл свое окошко, я — свое, и он сказал мне, что уже не в первый раз здесь. С ним в свое время поступили так же, как и со мной. Мы немного поговорили, и так как было холодно, снова закрыли окна. Я пустил в ход отопление и принялся от скуки рассматривать все, что в состоянии был увидеть.

Двор, где мы находились, был довольно велик. Машин в нем поместилось, по крайней мере, полсотни. Расхаживали охранники — все офицеры. Форма на них была великолепная, щегольская, сапоги блестели, как зеркало. При поясе у каждого — по два пистолета.

Двор был настолько освещен, что и мышь не пробежала бы незамеченной.

Мне припомнилась Франция и то, как свободно ходят и ездят в ней повсюду — члены правительства точно так же, как и рядовые граждане. Неужели, — думалось мне, — здесь, в Советском Союзе, люди, боровшиеся против гитлеровской диктатуры, не понимали и не понимают того, что у них диктатура нисколько не лучше гитлеровской? Теперь — вот эти охранники: неужели все они думают, что делают полезное дело? Или это — привычка, страх, подлость… не знаю, что еще? Я еще мог понять, что немцы, народ, по самому своему характеру исключительно дисциплинированный, подчинялись власти национал-социализма. Но ведь наш народ, насколько я его знаю, страстно любит свободу, да, к тому же, испытывает страдания, какие не выпадали на долю никакому другому народу…

Почему же столько лет держится здесь эта странная, злая и враждебная народу власть?

Теперь, когда я пишу эти воспоминания, Кремль перестал быть запретным местом, каким он был при Сталине. Его наследники стараются избегать тех, бьющих через край нелепостей, которые творил полубезумный старый деспот. Да, но ведь за видимостью отдельных демонстративных послаблений, за отменой совершенно диких сталинских порядков скрывается все та же сталинская суть коммунистического режима. И поистине нужно быть слепым и глухим, чтобы не понимать этого.

Через некоторое время мне сделал знак шофер-сосед. Я открыл окно, и он предложил мне осторожно открыть дверь и перейти к нему в машину. Я проделал это. В машине соседа оказался еще один шофер — из канадского посольства. Мы познакомились.

Было тепло, потихоньку наигрывало радио. Мы толковали о том, о сем, и незаметно наш разговор перешел на отношения между правителями и народом. Я рассказывал, каковы эти отношения во Франции, мои собеседники — советские граждане — слушали меня внимательно, но кажется, не особенно верили мне…

Так мы проболтали, примерно, с час. Вдруг во дворе возникло оживление: это окончилось заседание, и дипломаты постепенно выходили во двор. Я, уже не стесняясь, вылез из американского автомобиля, завел мотор и стал греть машину, ожидая своих пассажиров.

В обратный путь к воротам нас уже не провожали. Я ехал медленно, все еще пытаясь разглядеть попадавшееся на пути. Но, кроме темных зданий, мне так-таки и не удалось ничего рассмотреть.

Мои пассажиры сидели молча, и я пробовал догадаться, о чем они думали. Мне почему-то казалось, что эти люди, не первый год занимающиеся дипломатической деятельностью, припоминали свои поездки в гитлеровской Германии… Я решился перебить их задумчивость и спросил, приходилось ли им когда-нибудь видеть знаменитые кремлевские редкости.

Консул ответил мне, что в старое время, когда в Кремль можно было входить совершенно свободно, он видывал там много интересного, в том числе и Царь-колокол с Царь-пушкой, которые так занимали мое воображение. Но эти занятные вещи находятся в другой части Кремля, вдали от нашего пути.

— Да, — сказал консул со вздохом, — было время, когда было свободно в Кремле… И вообще… Как меняются времена!

Замещающий посла молчал, глядя в окно.

У ворот нас не контролировали, я нажал на газ: мне хотелось поскорее вырваться из-за этих стен. Уже за их пределами заговорил замещающий посла:

— Такая огромная страна… Замечательная страна! И как мне жаль ее…

В его голосе слышалась неподдельная жалость и теплота.

Через несколько дней консул сказал мне, что я не могу долее оставаться в Москве. Я сначала подумал, что советские власти требуют моего возвращения в Ейск, но оказалось, что для меня настало время вообще покинуть Советский Союз. Власти просто-напросто отказались слушать какие-либо доводы. Консул посоветовал мне сдать паспорт на визу в министерство и пообещал, что оставит мою жену при посольстве как можно дольше.

Я понял, что все кончено.

Приехав домой, я не сразу сказал жене, как обстоят дела. Я подыскивал слова — и не находил их. Просто для того, чтобы не молчать, я сказал, что плохо себя чувствую.

— Приляг, — посоветовала мне Алла. А у меня и в самом деле, от волнения стала разбаливаться голова. Кажется, у Аллы было предчувствие, что не все в порядке, так как она, выйдя из комнаты, возвратилась минуты через две и, остановившись возле моей кушетки, спросила меня тихо:

— Скажи мне, в чем дело…

— Не знаю, как тебе сказать… Видишь ли… Мне приходится оставить работу в посольстве.

Алла слегка вздрогнула, но не сказала ни слова. Мы молчали. «Теперь она знает, что значит сказанное мной. Это значит, что я уеду во Францию, а она…».

Кажется, она этого не поняла.

— Ну что ж… — сказала Алла, — в конце концов, ты не состоял в штате посольства. Мы поедем сегодня же к Зине и я попрошу ее устроить тебя куда-нибудь на работу.

Я вскочил.

— Это невозможно!

— Почему невозможно? Как-нибудь проживем.

Мне показалось, что у меня голова лопается от напряжения. Что сказать ей? Главное, как сказать?

Я отвернулся и почти прошептал:

— Я должен уехать из Советского Союза.

Я ожидал слез и даже крика. Но Алла была крепче, нежели я думал. Или — мои слова ошеломили, пришибли ее?

— Давно ты об этом знаешь? — спросила она.