Валентин Масальский - Скобелев: исторический портрет

А мнение автора? — с полным основанием спросит читатель. И главное, что говорят документы?

Автору дело тоже представляется в таком свете. Произошло убийство. Политическое убийство. Доказательства? Есть, во-первых, пусть и не бесспорное, физическое, медицинское подтверждение: сразу после смерти лицо Скобелева приобрело необычно желтый цвет и покрылось синими пятнами, какие бывают при отравлении некоторыми смертельными ядами. В пользу этого вывода говорит и убеждение самого Скобелева, которое он не раз высказывал близким людям: «Я знаю, что мне не позволят жить…» И еще: «В одном я убежден, что умру не сам. Не вследствие естественных причин… Есть не одни предчувствия на это».

Определенность, с которой высказывался Скобелев, не оставляет сомнений в том, что он ждал насильственной смерти и знал, что враги ее готовят. К сожалению, он никому не открыл, откуда он ждал покушения, кому так нужно было его устранить. Единственным методом, позволяющим сделать близкие к истине предположения, является постановка старого, как мир, вопроса: «Cui bono?» Кому выгодно? Логичный вывод, сразу сужающий круг поисков, таков: это, во-первых, внешние враги, то есть, говоря прямо, Германия и ее агентура в России, и, во-вторых, самодержавие, для которого не были секретом антиправительственные планы Скобелева. Возникают, таким образом, две версии. Рассмотрим первую из них.

Мнение о том, что Скобелев пал жертвой германской ненависти, среди современников доминировало. Оно отразилось и в том же рассказе Куприна: «Пусть не болтают глупости, что умер он от пресыщения излишествами… Такие люди умирают на поле брани или от отравы. Вся Москва знала и говорила, что по воле Бисмарка поднесен ему был в бокале вина неотразимый яд и в час его смерти выехал из Москвы в Петербург специальный агент на экстренном поезде». Не будем придавать этим словам значение, выходящее за рамки того, чего можно ожидать от рассказа писателя-беллетриста. Но они, эти слова, правильно передают мнение общественности. Через пять лет князь Н.П.Мещерский (не путать с редактором «Гражданина» В.П.Мещерским, как это сделал В.Б.Вилинбахов) в письме К.П.Победоносцеву, комментируя последствия уже тогда сделанных решающих шагов в достижении русско-французского союза, высказывался: «Ни Россия, ни Франция не были уже изолированы. Скобелев пал жертвою своих убеждений, и русские люди в этом не сомневаются. Пали еще многие, но дело было сделано». Эта уверенность осталась в обществе непоколебленной. В 1916 г. ее выражал Е.Толбухов: «…сразу пошел слух, что смерть Скобелева неестественна, что он был отравлен. Это была чисто народная молва… Замечательно, что и в интеллигентных кругах держалось то же мнение. Здесь оно выражалось даже более определенно: назывались лица, которые могли участвовать в этом преступлении, направленном будто бы Бисмарком».

Читатель-логик, тем более читатель-криминалист (почему бы в числе читателей не быть и криминалисту?) укажут: пока что автор доказал одно — что эта версия среди современников доминировала. Но где же доказательства истинности этой версии?

Определеннее других высказывалась на этот счет г-жа Адан: «Три раза смерть таинственно поразила трех людей, которые в войне с Германией могли бы стать источником непобедимой силы для своего отечества: Скобелева, Шанзи и Гамбетту». Этот факт отметил и де Вогюэ. Узнав о смерти Гамбетты, он записал в дневнике: «Странная судьба! Рука женщины убила его, как Скобелева…» Напомнив, что всех троих смерть настигла при одинаковых обстоятельствах, Адан ставит вопрос: «Кто выиграл от исчезновения этих трех людей?» И, намекая на свою осведомленность, утверждала: «Скобелев умер при драматических обстоятельствах, подробности которых мне известны». Отстаиваемая ею версия состоит в том, что, как ей сообщили какие-то лица, которых она не назвала, обе кокотки были подосланы из Берлина, куда приехали из Гейдельберга, и выполняли задание немецкой разведки. Адан решительно заявляла, что располагает документами, подтверждающими ее версию. Проверкой этой версии серьезно занимался М.М.Филиппов.

В 1889 г. Филиппов посетил г-жу Адан в ее имении Жиф и пришел к убеждению, что она твердо верит в свои документы. Не исключено, что ее мистифицировали, добавлял Филиппов. Из Франции он переехал в Гейдельберг (для защиты докторской диссертации, чему в России мешало «препятствие казуистического характера»), где продолжил свои розыски. Но ни от гейдельбергских русских, которых было немало, ни от немцев он не узнал ничего нового. Никто не слышал того, что доказывала Адан. Много позже, накануне Второй мировой войны, новую попытку найти документы предпринял в Париже Н.Н.Кнорринг. Но и эта попытка ни к чему не привела. Наследники Адан заявили, что «в ее архиве никаких следов о генерале Скобелеве вообще не обнаружено». Такой ответ заставляет усомниться в искренности наследников, ведь если не искомые документы, то переписка Адан со Скобелевым и материалы для книги воспоминаний не могли исчезнуть без следа. Естественным является вопрос: если французская журналистка действительно располагала документами, как она об этом твердо заявляла, то почему она их не опубликовала? И почему этого не хотят сделать ее наследники? Возможны два ответа. Либо этих документов вообще не было и г-жа Адан стала жертвой мистификации или сама мистифицировала публику, либо были и остаются какие-то причины, побуждавшие ее и побуждающие наследников до сих пор держать эти документы под спудом.

Отнестись осторожно к версии, которую защищала Адан, заставляет и ее утверждение о гейдельбергском происхождении кокоток. Дело в том, что они не были приезжими. Об одной из них, некоей Ванде, получившей кличку «Смерть Скобелева», достоверно известно, что ее хорошо знала вся кутящая Москва, где она постоянно проживала. Некоторую ясность вносит Ю.Карцов: «Обстоятельства кончины Михаила Дмитриевича породили легенду. Одна из героинь роковой оргии была немка. В этом факте, казалось бы, самом обыденном, некоторые заподозрили, что дело не обошлось без Бисмарка, и в своем предположении убедились еще быстрее, когда разнеслась молва, что князь Александр Болгарский, приехав в Москву, не только пожелал познакомиться с означенной девицей, но и сделал ей ценный подарок. Но если бы князь Александр думал, что Скобелев умер не своей смертью, а был убит, он, вероятно, остерегся бы даром себя компрометировать. Его поступок, не совсем деликатный, объясняется гораздо проще: любопытством развратного воображения. Г.Скандраков, чиновник департамента полиции, который как раз в это время служил в Москве, уверял меня, что Скобелев был так щедр и пользовался такой популярностью, что сами эти девицы первые выдали бы того, кто решился бы им предложить что-нибудь против Михаила Дмитриевича». Это вполне конкретное свидетельство компетентного полицейского чина убедительно разрушает версию о Гейдельберге. Обе девицы были обыкновенными кокотками, далекими от политики. Да и вообще «немецкая» версия, несмотря на свою правдоподобность, не находит фактического подтверждения. Подозрение не снято, но при отсутствии доказательств оно остается всего лишь подозрением. Я согласен с читателем-криминалистом: отходить от принципа презумпции невиновности нельзя.