Валерий Попов - Довлатов

Народное творчество широко и неуправляемо, и создает свои мифы, порой дурашливо или даже издевательски «перепевая» мифы официальные. В тот год официозом был запущен миф о героях-солдатах, которые почему-то удивительно долго дрейфовали без пиши и воды на барже, внезапно оторвавшейся от причала и уплывшей в бескрайний Тихий океан — несомненно, по их же халатности… но надо же делать из кого-то героев! Почему огромную баржу не могли найти так долго? Солдаты даже съели свои сапоги — об этом с пафосом сообщила пресса. Народ тут же отозвался насмешливой песней на мотив популярнейшего тогда рок-н-ролла «Рок эраунд зе клок»… Главным на барже был сержант Зиганшин, и по всем дворам тогда пели под гитару, как Додулат: «Зиганшин буги! Зиганшин рок! Зиганшин съел один сапог!» Только у Додулата вместо Зиганшина фигурировал близлежащий лейтенант Найденов — искусство должно быть актуальным. Солдаты выражали полное одобрение героям-узникам, совали под дверь гауптвахты сигареты и печенье. Вот оно, народное признание! Самых правильных, искренних и бескорыстных слушателей-читателей жизнь предъявила Довлатову именно здесь. Именно здесь он усвоил секреты успеха у широкой публики, сделавшие его впоследствии знаменитым. Среди ленинградских друзей-снобов в Ленинграде, бормочущих о Кафке и Прусте, он это вряд ли бы постиг. Довлатов с восторгом пишет отцу о своем новом друге, сделавшим его пребывание в «зоне» не только сносным, но еще и веселым и полезным:

«…Додулат говорит: “Ты настолько высокий, что тебе, чтобы побриться, надо влезть на табурет”. Про худенькую Светлану сказал: “Не все то золото, что без тить”. После политучебы Додулат утверждал, что я заснул во время собственного выступления. Про знакомого офицера сказал: “У него денег курвы не клюют”.

Нас с ним знают на подкомандировках, даже там, где мы не пели и не читали. Из-за того, что у нас похожие фамилии, нас знают как одно лицо — Додулатов… И повсюду под гитару с Додулатом мы на пару!

Вот она, настоящая близость писателя и читателя! «Писать надо так, чтобы помнила вохра!» — чеканно, как всегда, сформулировал Довлатов. Вы уже поняли, наверно, что вохра — это вооруженная охрана. То есть — самые чуткие и лучшие читатели, люди простые и искренние, далекие от литературной тусовки с ее искусственными и корыстными критериями. Мысль про вохру Довлатов выстрадал здесь, тут он постиг законы народной любви и популярности.

«Мое положение заведующего батальонной библиотекой — это лучшее, что можно найти в армии. К тому же — в моем распоряжении машинка “Москва”».

Что еще нужно для писателя? Машинка — и какое-то время для работы. И рядом — герои, они же читатели. А писатель, если он этого действительно хочет, всегда найдет возможность писать. Да еще рядом с таким жизненным материалом, который другому молодому писателю вряд ли добыть.

«Ты знаешь, отец, тут заключенные в зоне OOP (особо опасные рецидивисты) вылепили огромную снежную бабу — и не просто бабу, а старушку в платочке и в очках».

В лагере Довлатов заметно поднимается в оценке себя как личности и как литератора. Уже нет и тени преклонения перед модной, столь популярной тогда «молодежной» и «прогрессивной» литературой — перед успешностью и популярностью которой Довлатов должен бы, казалось, заискивать. Отнюдь!

«Прочитал 21 октября в центральной “Правде” стихи Евтушенко про Сталина. Стихи редкой мерзостности. Я читал все повести Аксенова и Гладилина и повесть Балтера “До свидания, мальчики!" Мне все это не понравилось. Дружно взялись описывать городских мальчиков из хороших семей, которые разыскивают свое место в жизни».

В письмах к отцу он уже отзывался весьма пренебрежительно о «мальчиках из хороших семей». Конечно, когда надо, они свои диссертации спишут у кого надо и свои степени и кафедры получат… Но для настоящего писателя — это тупик. И хорошо, что Довлатов вовремя это почувствовал. Отцу он пишет, что слишком затянувшийся (что было модно тогда) поиск «своего места в жизни» приводит к моральной деградации, губительной и для самого искателя, и для его близких.

Он уже разделался с модными кумирами «прогрессивных журналов» той поры… но пройдет еще много лет, когда открытый им здесь принцип — «писать надо так, чтобы помнила вохра» — оценят и в «культурных кругах» (да и оценят ли?). А пока что это — победа лишь над собой, над прежними модными глупостями. И сделать то, что он решил сделать, получится далеко не сразу. На то, чтобы найти единственно правильную форму для правильного содержания, уйдет много лет.

«Года через 3 я попробую написать повесть.

Я уже, кажется, писал тебе, что не рассчитываю стать настоящим писателем, потому что слишком велика разница между имеющимися образцами и тем, что я могу накатать. Ноя хочу усердием и кропотливым трудом добиться того, чтобы за мои рассказы и стихи платили деньги, необходимые на покупку колбасы и перцовки.

Можно писать не слишком много и не слишком гениально, но о важных вещах и с толком».

Тут прочитывается демонстративное противопоставление своей писательской судьбы похождениям современных кумиров с их легкой жизнью и такой же легкой прозой.

Наступает новый, 1963 год. Пора подбить некоторые итоги. В красивой столичной жизни — бурные события. Перечисляя их, не будем ограничиваться только 1962–1963 годами, вспомним весь тот «оттепельный» бум… Смелый Евтушенко, приглашенный на съезд комсомола, читает со сцены дерзкие стихи. «Когда р-румяный комсомольский бог! Нас учит!!» — и поворачивается к ложе, где сидит круглолицый и цветущий секретарь ЦК комсомола Павлов. Вся Москва только и говорит об этом.

Второй смельчак — Вознесенский — смело защищает Ленина от Сталина, сравнивает профиль Сталина с тенью затмения, наползающего на светлый лик Ильича.

— Убер-рите Ленина с денег! — еще один прозвеневший на всю Россию стих.

Начинаются первые «заморозки» — Хрущев, собрав самых знаменитых из блистательной плеяды шестидесятых, кричал на них, брызгал слюной, топал и грозил.

К Довлатову это пока непосредственного отношения не имеет. Он еще не настолько расцвел, чтобы бояться «заморозков». К тому же к суровым заморозкам, в смысле прямом и переносном, он тут привык. Свое суровое отношение к «цветам оттепели» он уже высказал. Не надо ходить за лаской в Кремль — можно напороться! Нужно вырасти писателем более «морозоустойчивым», не реагирующим так уж сильно на прихоти власти. Тут у него свои заботы… Солдаты нарядили елочку к Новому году — а приглашенные девушки не пришли… Ай-яй-яй!