Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Чем больше приближаешься к фронту, тем, как правило, меньше знаешь о том, что там на самом деле происходит. Это было верно и в нашем случае. В действительности мы не имели представления о шаткости нашего положения. Армия Ренненкампфа была рассредоточена, позиции не укреплены, тыл не защищен. Некоторые наши части были уже перед Кенигсбергом, и немцы, занятые на других фронтах, казались неподготовленными к тому, чтобы оказать решительное сопротивление или контратаковать.

Наши первые дни в Инстербурге прошли сравнительно тихо. Время от времени мы слышали звуки канонады, обычно далекие и глухие, но иногда они приближались и становились более отчетливыми. Пехота с засохшей грязью на сапогах с песнями проходила через город; кавалерийские эскадроны, автомобили, обозы постоянно двигались в сторону, откуда стреляли пушки.

Дмитрий размещался в Инстербурге и служил офицером связи в штабе армии Ренненкампфа. Он часто приходил в госпиталь в сопровождении датского дога, который привязался к нему где-то на пути к фронту. Иногда нас с Еленой приглашали на обед в штаб армии. Казалось, все там пребывали в том же приподнятом настроении, в котором несколько недель назад одержали победу; все выражали непоколебимую уверенность в быстром и блестящем окончании войны. За несколькими исключениями все было хорошо и давало надежду. Армия еще хорошо снабжалась продуктами и имела более чем достаточно оружия и боеприпасов. Все были довольны, и наши взаимоотношения были отмечены той особой сердечностью, которая происходит от осознания своей силы и сравнительно небольших потерь. Это был, если можно так выразиться, медовый месяц войны.

Везде меня принимали с самой большой сердечностью, хотя почти никто меня не знал. Форма сестры милосердия приблизила меня к тем, кто носил хаки; все мы жили одной и той же жизнью и интересами.

Однажды, в начале нашего пребывания в Инстербурге, Елена, мадам Сергеева и я вышли в город за покупками. Несколько магазинов располагались на городской площади, недалеко от нашего госпиталя. Вокруг концентрировалась жизнь Инстербурга. В этот день площадь была заполнена народом, как обычно. Там и сям стояли телеги, прогуливались офицеры, проезжали конные ординарцы. Когда мы пересекали площадь, к нам подъехал пехотный офицер. Он был верхом на коне, взмыленном от долгой езды. Он показал нам руку в грязных бинтах, которые частично размотались, и спросил:

– Сестрички, нет ли у вас, случайно, перевязочного материала, чтобы перебинтовать мне руку?

У себя в кармане я обнаружила кусок чистого бинта, который сунула туда утром в перевязочной.

– У меня есть, – ответила я. – Слезайте, передайте кому-нибудь поводья и идите сюда в тень.

Он спешился и, бросив поводья солдату, стоящему рядом, последовал за мной. Выбрав местечко подальше от толпы, я поставила своего пациента перед собой и повернулась спиной к площади. Едва я начала разматывать грязный верхний слой бинтов, как услышала позади себя незнакомый голос:

– Ваше царское высочество, можно я вас сфотографирую?

В смятении я обернулась и узнала одного из штабных офицеров. В руках он держал большой фотоаппарат.

– Нет, бога ради не делайте этого! – ответила я, мучительно покраснев.

Рука, которую я перевязывала, слегка дрожала. Испытующий взгляд на мгновение остановился на моем лице, затем опустился, но не было произнесено ни слова. Смущенно я торопилась сделать свою работу, молча забинтовывая рану. Когда я закончила, офицер поднял глаза; они были полны слез.

– Позвольте мне спросить, кто вы, – сказал он.

У меня больше не было причин скрывать свое имя, и я его назвала.

– Значит, вы двоюродная сестра императора?

– Да, – ответила я.

Он молча продолжал всматриваться в мое лицо, затем вдруг встал на колени на мостовую, поднес подол моего простого платья к своим губам и поцеловал его.

Я совершенно растерялась. Не глядя на него и не говоря ни слова на прощание, я бросилась от него в сторону и устремилась в магазин на другой стороне улицы. Там я нашла своих спутниц, которые были очень удивлены, увидев меня в таком волнении. Возвращаясь в госпиталь, я была в таком смятении, что не осмеливалась поднять глаза, боясь встретить каких-нибудь свидетелей недавнего зрелища.

В другой раз, когда я шла по улице, мимо меня проехала крестьянская телега с несколькими офицерами. По их погонам я поняла, что они из Киевского гренадерского полка, размещенного в Москве, почетным полковником которого одно время был дядя Сергей. Они немедленно узнали меня, остановили повозку и кинулись ко мне с выражениями восторга:

– Правда ли, что вы на самом деле приехали на фронт, ваше высочество? Как это чудесно! Теперь мы будем воевать с большей радостью, зная, что вы приехали ухаживать за нами.

Я чувствовала, что они искренни; для них сознание того, что опасности, трудности разделяет с ними член царской семьи, имело большое значение. Внезапно мы стали равны перед лицом испытаний, которые выпали на долю нашей родины.

Был еще случай, когда одна из медсестер и я поехали на телеге в деревню за яблоками. Нам не приходило в голову, что двум женщинам опасно одним выезжать из города на вражескую территорию, на которой проживало, скорее всего, враждебно настроенное гражданское население. Было начало осени, солнце садилось над убранными полями, листья на деревьях, растущих вдоль пустынной дороги, были еще зелеными. Мы подъехали к небольшой аккуратной ферме, за оградой которой увидели деревья, усыпанные яблоками. У ворот стояла пустая повозка.

Медсестра осталась с лошадью, а я пошла искать крестьян. Они разговаривали с тремя русскими солдатами, которые, очевидно, приехали с той же целью, что и мы. Один из солдат предложил приглядеть за нашей лошадью, пока два его товарища и мы с медсестрой трясли деревья и наполняли мешок спелыми яблоками.

Один из солдат, красивый, крепкий молодой унтер-офицер, все время внимательно посматривал на меня, как будто он хотел мне что-то сказать, но не осмеливался. Наконец, осмелев и глядя на меня сбоку, он воскликнул:

– Я вас знаю! Вы наша великая княгиня Мария из Москвы. Я вас сразу же узнал, только не мог поверить своим глазам, потому что вы одеты сестрой милосердия.

Мы живо болтали, как это делают при встрече люди, приехавшие из одного и того же города. Я узнала, что раньше он служил в одном из полков Московского гарнизона.

– Не годится вам ездить одной с медсестрой здесь, в сельской местности, – сказал он. – Враг не настолько далеко отсюда, чтобы такие поездки были безопасными. Кроме того, нельзя доверять местным жителям. Хотите или нет, а я сам буду сопровождать вас назад в город.

И, несмотря на мои протесты, он поехал с нами, радостно ухмыляясь всю дорогу до Инстербурга. Несколькими месяцами раньше этот же самый унтер-офицер стоял бы навытяжку передо мной, четко отдавая честь. Теперь в его отношении ко мне было что-то добродушное и покровительственное, был даже оттенок фамильярности, но без малейшего намека на дерзость, и я была слегка удивлена, однако и рада, что моя униформа разрушила преграды и сгладила различия в социальном положении. Было это плохо или хорошо, – не берусь судить, но мой белый головной убор внушал доверие простым людям, приближал меня к ним.