Мария Романова - Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918

Мы остались на своей полке. Не было никакого смысла спускаться вниз. Через грязные окна вагона мигали огни фонарей. Только когда наш вагон опустел, мы слезли с полки и выпрыгнули на насыпь.

Наш вагон, действительно, врезался в следующий и разнес его с одного конца в щепки. Мы пошли вдоль поезда к паровозу, который стоял отдельно, так как поезд от него отцепился. Никто не мог объяснить, что случилось.

Суета и крики продолжались долго. Наконец, нам сказали, что нам придется покинуть свой вагон и перебраться в другой. Волоча чемоданы, мы пытались найти места, но это было невозможно. Поезд уже был переполнен, и теперь в него должны были втиснуться еще и пассажиры двух разбитых вагонов. Когда мы шли вдоль поезда, я увидела вагон, который был несколько чище других и в котором ехали немецкие офицеры – об этом свидетельствовали объявления на двух языках. Убедившись, что мы не можем попасть на этот поезд каким-то другим способом, мы решили забраться в него в надежде, что нас оттуда не выгонят.

Я шла впереди. Поднявшись на платформу, я открыла дверь вагона и оказалась в большом, обшитом досками, купе. Передо мной стоял стол; за ним была длинная деревянная кушетка. На кушетке сидели несколько немецких офицеров в расстегнутых кителях. Они пили, разговаривали и громко смеялись. Их лица были красны; было ясно, что они пьяны.

Я попятилась, но было уже слишком поздно. Они уже заметили меня и приветствовали взрывом смеха и чересчур откровенными комплиментами.

Смутившись, я с трудом объяснила, что со мной мой муж, и мы не смогли найти в поезде места, так как наш вагон попал в аварию. Несколько разочарованные, они пустили нас в одно из дальних купе и, больше не обращая на нас внимания, продолжали веселиться до утра. И тем не менее, наше новое обиталище, хоть и сделанное из дерева, показалось нам дворцом после полки в вагоне четвертого класса.

Ближе к вечеру следующего дня мы приехали в Жлобин. Нас поразил внешний вид вокзала: он не претерпел почти никаких изменений, даже обслуживание было таким же, как раньше. Все были вежливы и чисто одеты; как люди, так и вещи были на своих местах. И здесь же впервые почти за год мы насладились настоящей едой. В обеденном зале нашей гостиницы стоял стол, уставленный вкусной едой. Перед каждым стояли тарелки с горками белого и черного хлеба, а в супе, который подавали с пылу с жару, были крупные куски мяса. Не могу понять, как мы не умерли в тот день от переедания.

За несколько минут, что отсутствовал мой муж, покупая билеты на поезд, мы с Алеком разделались с целым молочным поросенком. Это была только закуска. А когда вернулся муж, мы приступили к обеду, который в обычное время насытил бы по крайней мере десятерых человек.

Трудно выразить словами, что мы пережили в тот день! Мы были живы и вне опасности. Тот, кто не пережил такой момент, не знает, что означает на самом деле радоваться жизни.

Поздно ночью в тот же день мы сели на поезд, который должен был отвезти нас в Киев. Нашим восторгам еще не пришел конец: мы ехали в настоящем спальном вагоне первого класса, в котором впервые за все эти дни смогли, наконец, раздеться и вымыться. А как приятно было потом растянуться на мягком диване между двумя хрустящими белыми простынями!

На следующий день мы прибыли в Киев. Город был так запружен людьми, что ни в одной гостинице мест не было, но теперь это нас не беспокоило. Мы знали, что так или иначе найдем себе жилье.

Наша надежда оправдалась: на улице муж встретил старую знакомую, которая сразу же пригласила нас в свой дом. В тот день, как внезапно прозревший слепец, я радовалась всему. Все казалось новым и удивительным: парикмахерская, где мне вымыли и завили волосы, симпатичная кондитерская, где я, как школьница, съела двенадцать пирожных одно за другим. Господи, что это был за день!

Вместе с чемоданами мы переехали в дом нашей знакомой. На следующий день, обнаружив возможность послать посылочку в Петроград, я купила мешок белой муки для отца. Позже я узнала, что моя посылка дошла до него.

Теперь началась ненастоящая, походная жизнь, в которой не было стабильности, не было настоящего покоя. Киев спасли немцы, и в то же время они завоевали его. Украинское правительство издавало распоряжения, принимало решения, но все всегда знали, что само его существование зависело от немцев, которые использовали его в качестве посредника между населением и ими.

Немцы вели себя как завоеватели, но без них страна снова оказалась бы во власти большевиков. Беженцы из северных районов России и представители высших классов местного населения, прошедшие через ужасы большевистского режима, отдыхали теперь телом и душой. Здесь была пища, радость, безопасность; и все же никто не мог поверить, что это продлится долго. Нервное напряжение витало в воздухе. Ходили фантастические слухи. Например, вдруг со всех сторон до меня стали доходить сведения о том, что мой брат в Киеве. Меня уверяли, что видели его там-то и там-то. Мне даже называли имена людей, которые встречали его. Сначала я смеялась, но потом эти байки стали такими убедительными, что в моем сердце зародилась надежда. В течение многих месяцев у меня не было никаких вестей от Дмитрия; наступили такие времена, что стали возможны самые невероятные вещи.

Я начала наводить справки, которые вели меня от одного источника к другому, пока моя встреча с Дмитрием чуть не была устроена; а потом все рухнуло, как и можно было предполагать. Очевидно, какой-то авантюрист использовал имя моего брата.

Гостеприимный дом, в котором мы остановились, был уже переполнен гостями. Ночью были заняты все комнаты, и гости постоянно менялись. Люди приезжали без предупреждения, прямо от большевиков, в лохмотьях, голодные, часто без денег. Зачастую наша хозяйка встречала друзей на улицах и приводила их к себе домой, как привела нас. В ее небольшой столовой за столом не сидело меньше пятнадцати – двадцати человек.

Наши планы были еще очень неопределенными. Мы не знали, что нам делать. Но я начала понимать, что нам не следует слишком долго оставаться в Киеве. Прежде всего, я не чувствовала себя совсем свободно. На западе еще продолжалась война. Присутствие наших бывших врагов, их поведение, тон, нелепый характер какой-то политической игры, а также интриги между ними и местными органами управления – все это раздражало. И неустойчивость такого положения была слишком очевидна; было невозможно питать какие-то иллюзии относительно будущего Украины. Нам удалось спастись от большевиков, и теперь было бы полнейшим безумием подвергать себя новым бедствиям. Нам нужно было двигаться дальше на юг, ближе к морю, к границе и ждать там.

Мы решили уехать в Одессу, где у моих близких друзей был свой дом и куда они нас звали. Но последним импульсом к нашему отъезду послужил слух, циркулировавший по городу, который почти обессилил меня. Мне сказали, что моего отца снова арестовали и на этот раз поместили в тюрьму. Вскоре весть подтвердилась. С того дня я не знала покоя. Из Петрограда приходили нескончаемые сообщения о жестокостях большевиков. Совершенно определенно начался период арестов, казней и пыток. На протяжении долгих месяцев воображение рисовало мне ужасные, кошмарные картины. Я просыпалась ночью в смертельном ужасе; казалось, именно в тот момент далеко отсюда происходило что-то ужасное, окончательное. Я знала, что больше нет сомнений относительно того, каков будет конец; и все же мое сердце постоянно разрывалось между надеждой и крайним отчаянием. Последней весточкой, которую я получила от отца, была записка, написанная карандашом в тюрьме; в ней он благодарил меня за муку, которую я прислала ему.