Владимир Зворыкин Зворыкин - Мемуары изобретателя телевидения

На обратном пути тоже не обошлось без происшествий. На границе выяснилось, что у нас не хватает каких-то бумаг для въезда. Уговоры на чиновников не подействовали, и я побежал на почту отправлять срочную телеграмму ректору. За мной увязалась небольшая группа студентов. Но отнюдь не для того, чтобы помочь. Студенты заявили, что проголодались, а денег нет, и я как председатель исполнительного комитета обязан их накормить. В группе оказался один грузин, который до того разошёлся, что даже угрожал мне расправой. К счастью, до драки не дошло; все недоразумения были улажены, и мы благополучно возвратились в Санкт-Петербург.

Когда я явился с отчётом к ректору, он спросил: «Никого не потеряли?» – «Никого. Только несколько чемоданов». – «Слава Богу! – воскликнул ректор. – А то в группе, вернувшейся из Брюсселя, одного человека недосчитались. Мы обратились в Интерпол, но его до сих пор не нашли». День вручения дипломов для большинства людей воспоминание радостное. Я же долгое время не мог думать о нём без содрогания. И вот почему.

Я уже знал, что прослушал все необходимые курсы и что мой дипломный проект (разработка дизельной электростанции для сельской местности) получил положительные отзывы экзаменационной комиссии. Оставалось завершить необходимые формальности и явиться за дипломом. Я даже приобрёл форменную фуражку, которую в те времена полагалось носить российским инженерам, а один из моих приятелей пригласил меня после выпускной церемонии на пышное празднование. Однако утром торжественного дня ко мне подошёл заведующий учебной частью и сказал, что в моём зачётном табеле имеется один несданный предмет, а значит, согласно существующим правилам, диплом мне выдан не будет. Раскрыв табель, я с ужасом обнаружил, что против надписи «Богословие» в самой первой строке оценка действительно отсутствует. Как это могло получиться? В институте предмет считался второстепенным. Очевидно, не прослушав его на первом курсе, я просто о нём забыл.

Ситуация была весьма щекотливой: ведь я уже числился в списке выпускников. Заведующий учебной частью предложил мне немедленно отправиться на квартиру к преподавателю богословия и узнать, не согласится ли он поставить зачёт условно. Именно так я и поступил. Сперва преподаватель категорически отказался: он был уязвлён тем, что я забыл о существовании такого важного предмета. Но потом, узнав, что я читал и Канта, и другие книги по философии религии из обязательного списка, всё-таки сделал в табеле необходимый росчерк. Я обещал прийти к нему на экзамен через несколько дней.

С тех пор на протяжении многих лет я часто просыпался посреди ночи от повторяющегося кошмара: во время торжественной выпускной церемонии я поднимаюсь на подиум для получения диплома, а мне его не дают. Тем, кто заканчивал институт с хорошими результатами, предлагалось продолжить образование за границей. Но я рассматривал и другие возможности: остаться в Петербурге и работать в лаборатории Розинга (чего мне очень хотелось) или, как настаивал отец, вернуться в Муром и возглавить одно из его предприятий (чего мне не хотелось категорически). Не без труда нашли компромисс: отец согласился отпустить меня на один год за границу при условии, что потом я буду работать в Муроме. (Согласился ещё и потому, что незадолго до окончания института я получил травму шеи, неудачно спрыгнув со снаряда в спортивном зале. Врачи советовали проконсультироваться у зарубежных специалистов.)

Оставалось выбрать аспирантуру. С точки зрения инженерной науки наиболее престижными считались немецкие и английские школы. Однако по рекомендации профессора Розинга я решил ехать во французский Коллеж де Франс в лабораторию профессора Поля Ланжевена [11] Ланжевен, Поль (1872-1946) – французский физик и общественный деятель. Создатель теории диа- и парамагнитных явлений. , которого Розинг лично знал и работами которого восхищался.

Навестив в Муроме родителей, я отправился в Париж. Благодаря рекомендательному письму Розинга профессор Ланжевен с самого начала отнёсся ко мне с большой симпатией, охотно зачислил в свою лабораторию, отвёл отдельную комнату и предложил решить сразу несколько научных задач. Первая заключалась в том, чтобы повторить опыт профессора Макса фон Лауэ по дифракции рентгеновских лучей кристаллами (описание этого опыта только недавно появилось в печати [12] Первые публикации, описывающие эксперимент по дифракции рентгеновских лучей на кристаллах, появились в 1912 году. В 1914-м профессор Макс фон Лауэ (1879-1960) получил за это открытие Нобелевскую премию. ). Я впервые слышал о рентгеновском излучении и ничего не знал об экспериментах фон Лауэ. Впрочем, тогда вряд ли кто-нибудь в полной мере осознавал важность сделанного им открытия.

Профессор Ланжевен – человек редких душевных качеств, выдающийся физик, незаслуженно обойдённый Нобелевским комитетом, – обладал удивительным даром притягивать к себе ярких и талантливых людей. Многие физики, работавшие у него в лаборатории, со временем стали выдающимися учёными. Достаточно назвать лауреатов Нобелевской премии де Бройля [13] Бройль, Луи де (1892-1987) – выдающийся французский учёный-физик. Лауреат Нобелевской премии по физике 1929 года «за открытие волновой природы электронов». и Перрена [14] Перрен, Жан Батист (1870-1942) – французский физик. Лауреат Нобелевской премии по физике 1926 , а также Хольвека [15] Хольвек, Фернанд (1890-1941) – французский физик, занимавшийся теориями электромагнитного излучения и гравитации. . По средам все сотрудники лаборатории собирались в уютной гостиной профессора Ланжевена, пили чай и обсуждали последние новости из области физики, которая тогда стремительно развивалась. Ланжевен всегда объяснял смысл новых достижений.

По установившейся в Коллеж де Франс года «за работу по дискретной природе материи и в особенности за открытие седиментационного равновесия». практике, научного руководителя у меня не было, и до всего приходилось доходить самому. Несмотря на это, к концу первого года я сумел сконструировать необходимое оборудование и воспроизвести рентгеновскую дифракционную картину от различных кристаллов, по чёткости ничуть не уступавшую той, что давали лучшие приборы того времени. Мне было ясно, что это открывает новые возможности для изучения кристаллических структур, и я горел желанием усовершенствовать свою установку. Увы, Коллеж де Франс отказался выделить средства на покупку необходимой аппаратуры и счёл дальнейшие разработки нецелесообразными. Дело закончилось научной статьёй, в которой я дал подробное описание своим опытам.

Рентгеновское оборудование той поры было достаточно мощным и не имело защитного экрана. Однако каким-то чудом мне удалось избежать печальной участи многих операторов ранних рентгеновских машин, получивших большую дозу облучения и умерших от рака. Электроды периодически требовалось протирать спиртом, который всегда подозрительно быстро испарялся из открытой бутыли. Когда я сказал об этом одному из лаборантов, он посоветовал держать бутыль под замком, ибо сторож, охранявший здание по ночам, славился тем, что пил спирт даже из стеклянных контейнеров с заспиртованными особями.