Анатолий Куликов - Тяжелые звезды

Анатолий Чубайс тут же со знанием дела возразил: «Да, это так. Но Лебедя снять нельзя».

Я спросил: «Почему?»

Кстати, все это происходило уже после известных заявлений Лебедя журналу «Штерн», о том, что Ельцин — безнадежный алкоголик и что толку от него уже не будет.

Если ближайший помощник президента говорит такие вещи, значит, во власти болен не только президент…

Аргументы, бывшие в запасе у Чубайса, базировались на утверждении, что у Лебедя большой авторитет и народ может выйти на улицу. «Ничего подобного, — ответил я. — Вы не знаете обстановки. Нормальным людям претит такое маниакальное, такое бесстыдное стремление к власти. Может, и выйдут несколько человек, но о серьезной поддержке говорить не приходится…» И добавил: «Об этом я хочу откровенно рассказать послезавтра на заседании Государственной Думы. Может, кто и верит, что Лебедь, подобно Моисею, выведет нацию к миру и благоденствию, но лично я в этом сомневаюсь. Будет жесткая диктатура. Все, включая подоплеку хасавюртовских соглашений, надо обнародовать. Объяснить депутатам парламента. А потом будь, что будет… Я приму любое решение президента».

Что-то еле слышно произнесла Татьяна Дьяченко.

Мне показалось, что она возражает. Я повысил голос и говорю: «Так что вы предлагаете?» И вдруг слышу в ответ ее отчетливый, тоже усилившийся голос: «Говорю, я согласна!..»

Надо отдать должное политическому чутью Черномырдина. Очень деликатно он тотчас спросил Дьяченко: «Таня, мне кажется, что об этом разговоре нужно рассказать Борису Николаевичу?..»

Я засобирался: «Не знаю, какое вы примете решение, но мое намерение выступать послезавтра в Думе остается в силе».

Видимо, мои сигналы дошли до адресата.

В ночь перед заседанием ко мне на дачу прибыл нарочный из Кремля и передал резолюцию президента Ельцина на его стандартном бланке: «Чубайсу. Рыбкину. Куликову. Лебедю. Завтра на заседании Государственной Думы высказать согласованную позицию».

Подпись Ельцина была, правда, факсимильная. Поэтому я бы не стал ручаться, что именно он, а не Чубайс, руководитель президентской администрации, был ее инициатором.

Признаюсь честно, я был разочарован.

Я был готов к бою, но солдатская дисциплина обязывала меня подчиниться командиру, Верховному Главнокомандующему, который, по сути, отдавал приказ не обострять отношения.

Стал набрасывать мягкий вариант выступления, сохраняя решимость жестко ответить на любой выпад Лебедя, если он произойдет.

Лебедь, получивший точно такое же указание, сглаживал углы, но и без того было ясно, что вся его так называемая «оперативная информация» оказалась блефом, который нельзя подтвердить ни дутой цифрой, ни сколько-нибудь завалящим фактом.

Свое мнение о Хасавюрте я высказал, но остроты не было.

Все последующие заявления Лебедя, сделанные в свойственной ему агрессивной манере, не оставили у меня сомнений в том, что он не удовлетворен ничейным счетом и намеренно обостряет наше противостояние.

Я понял: надо в этой истории ставить точку. Либо пусть отправляют в отставку меня, либо, наоборот, освобождают от должности Лебедя.

Именно тогда я позвонил Чубайсу и уведомил его о намеченной на следующий день пресс-конференции, которую я собирал по собственной инициативе, чтобы положить конец домыслам и недомолвкам.

То, что я намерен был высказать журналистам, не являлось для Анатолия Чубайса неожиданностью: свою точку зрения, как это уже упоминалось, я изложил в его присутствии заблаговременно — в кабинете премьер-министра.

Выслушав меня, Анатолий Борисович ответил, что доложит о моем решении президенту.

Перезвонив чуть позже, он сказал следующее: «А.С., я доложил президенту. Он не высказал своего неприятия. Он не сказал: «Нет!..»

В пересказе Чубайса слова Ельцина вовсе не звучали как одобрение моего шага. Их следовало понимать так, что президент готов дожидаться исхода, а его окончательное решение будет зависеть от того, на чью сторону склонится общественное мнение.

На пресс-конференции я был искренен с журналистами и высказал все то, что считал необходимым. Последовавшая за этим реакция президента — снятие Лебедя с поста секретаря Совета безопасности — мне представлялась вполне закономерной, так как примерки Лебедем чужих президентских одежд рано или поздно могли обернуться бедой для всей страны, и люди не могли не чувствовать опасности приближающегося авторитаризма.

«Я — не диктатор. Просто у меня такое выражение лица», — говорил о себе всемирно известный путчист, руководитель чилийской хунты генерал Аугусто Пиночет…

«Пусть Александр Иванович прикажет, и мы сотрем их в лагерную пыль!..» — скажет в те дни с телеэкрана один из сторонников Лебедя, и я склонен верить, что так бы оно и случилось со многими порядочными людьми…

Столкновения с Лебедем, каких бы нервов и сил они мне ни стоили, не отменяли моих главных профессиональных обязанностей и забот министра внутренних дел огромного, некогда мощного государства, в пределах которого после всех политических и экономических потрясений последнего десятилетия едва ли можно было отыскать хотя бы три-четыре относительно благополучных субъекта Российской Федерации.

Нечего было удивляться, что на фоне экономической разрухи, в жестокой борьбе за кусок хлеба с начала девяностых годов прошлого века так сильно подросла отечественная преступность. Сомнительная приватизация, в результате которой буквально зубами рвались на части самые лакомые куски российской экономики, породила и многотысячную армию бандитов, и новую финансово-промышленную элиту, пробивавшуюся наверх буквально по трупам менее удачливых конкурентов. Количество заказных убийств выросло многократно. Обыденным явлением стала коррупция, словно ржа разъевшая механизм государственной власти.

Разумеется, сразу же после назначения меня министром внутренних дел ко мне попытались проторить тропу некоторые из тех, кого мы называем олигархами, а также предприниматели меньшего калибра. Печать озабоченности государственными делами, которая лежала на их лицах при первом знакомстве, могла ввести в заблуждение кого угодно, но только не меня. Эти визиты носили сугубо разведывательный характер.

Чтобы «склеился» разговор, могли заслать с деликатным предложением и высокопоставленных коллег, и даже близких друзей. Вот так один из бывших моих сослуживцев, которого я считал своим товарищем, изложил мне просьбу одного влиятельного лица: «А.С., если ты посодействуешь назначению имярек на такую-то и такую-то должность, тебе откроют счет в зарубежном банке на 5 миллионов долларов».