Анатолий Куликов - Тяжелые звезды

Можно было и вовсе забыть об этих прожектах Савостьянова, если бы 22 ноября мне в Москву из Моздока ни позвонил Анатолий Романов. По всему чувствовалось, что он едва сохранял самообладание: «Вы знаете, товарищ командующий, сюда прислали каких-то пацанов. Никому они не нужны, все брошены…»

Я не сразу сообразил, в чем дело. Переспрашиваю: «Какие пацаны, Анатолий?» Отвечает: «Самые настоящие… Сержанты срочной службы из Кантемировской и Таманской дивизий. Вроде как в помощь оппозиции. Но ими в Моздоке никто не занимается и никто не знает, что с ними делать. Обыкновенные мальчишки: почти всем пришел срок увольняться в запас…»

Я был поражен: какие это, к черту, наемники, какие же «тертые мужики»? Романов для того и позвонил, чтобы спросить у меня разрешения хоть как-то обогреть, накормить и даже обуть этих танкистов, позабытых вербовщиками. «Конечно, — поддержал я, — обязательно окажи им помощь. Люди должны чувствовать заботу».

Строго говоря, эти беспризорные сержанты к внутренним войскам не имели никакого отношения, но для Романова, очень совестливого человека, были они прежде всего российскими солдатами, которым он мог хоть как-то помочь. И хотя дальнейшая их судьба была не в наших руках — повторяю, что замысел и детали предстоящей операции держались от нас втайне, — пока «добровольцы» не получили боевую технику и не ушли на ней в Чечню своим ходом, Анатолий опекал этих мальчишек.

Худшие наши предположения оправдались, когда через несколько дней появились сообщения о том, что 26 и 27 ноября в ходе штурма Грозного силы антидудаевской оппозиции были разгромлены и понесли большие потери. Мне рассказывали, что Автурханов в Доме печати чуть ли не коньяк уже разливал по стаканам, празднуя победу, когда боевики начали расстреливать танки на улицах города. Их экипажи, укомплектованные в основном российскими военнослужащими, ввязались в бой, но не были поддержаны отрядами оппозиции и частью погибли, а частью сдались в плен. То, что затевалось как авантюра, было просто обречено на поражение.

Во всей этой истории, признаюсь, меня больше всего потряс цинизм, с которым от своих военнослужащих сразу же отбоярились именно те чиновники и военачальники, на которых лежала ответственность за провальное наступление оппозиции. Думаю, не только у меня сжималось сердце, когда эти пленные и эти сгоревшие в бою танкисты вдруг стали именоваться «наемниками» без роду и племени. Не знаю, какие золотые горы были обещаны этим бойцам перед отправкой в Чечню, но вот проданы они были — живые и мертвые — с такой суетливой поспешностью и бесстыдством, что оставалось только развести руками. Если само военное поражение в Грозном в ноябре 1994 года еще можно было объяснить какими-то изъянами в руководстве — легкомыслием, бездарностью или в конце концов отсутствием военной удачи, — но ничем иным, кроме как предательством собственных солдат, нельзя назвать эти неуклюжие попытки чиновников сделать вид, что пленные и погибшие «добровольцы» попали в Чечню неизвестно откуда и воевали исключительно за деньги. Такое поведение очень точно характеризует не только профессионализм власти, но и нравственный уровень некоторых ее представителей.

Я догадывался, что после этого штурма, выявившего неспособность оппозиции справиться с Дудаевым самостоятельно, будут избраны иные меры. Иные — значит, адекватные той угрозе, которую представлял собой правящий в Чеченской Республике дудаевский режим. В принципе существовало только два возможных исхода этого противостояния. Либо полномасштабная военная операция, переворачивающая республику вверх дном, а значит, мало кому интересная. Либо трудные переговоры, в которых речь могла идти о каком-то особом статусе Чечни в рамках Российской Федерации. Второй путь казался предпочтительнее: битвы переговорщиков, какими бы ожесточенными они ни были, все-таки не страшнее мальчишеской драки, а вот их результаты могут стоить больше, чем сотня военных побед.

Я знал, что накануне ввода федеральных войск, 6 декабря, договориться с Чечней по-хорошему пытался министр обороны генерал Павел Грачев. По поручению Ельцина он встретился в Ингушетии с Дудаевым, пытаясь убедить его в том, что военный конфликт, в случае его возникновения, приведет к напрасному кровопролитию и кардинально изменит ситуацию в республике. Разговор, насколько я знаю, велся откровенный, с глазу на глаз.

О его деталях, ссылаясь на Грачева, мне рассказал мой министр Виктор Ерин, также летавший в Ингушетию и посчитавший своим долгом уведомить меня о том, как обстоят дела на самом деле. После встречи с Дудаевым Грачев вернулся озабоченный и раздосадованный. Сетовал на то, что президент Чечни «никак не хочет идти навстречу» и высказал мнение: «Наверное, все-таки придется действовать…» Важно то, что Дудаев до последнего не верил, что руководство России решится на крайние меры и искренне недоумевал: «Неужели вы будете воевать против нас?» Грачев честно его предупредил: «Конечно, будем, если сегодня мы не придем к согласию…»

Мне неизвестно, какими полномочиями был наделен на этих переговорах Павел Грачев и как доподлинно реагировал на его предложения Джохар Дудаев, но сегодня я просто уверен, что одной из причин разразившейся сразу после этого войны было то, что два президента — российский и чеченский — так и не нашли в себе сил сделать хотя бы шаг навстречу друг другу. Первый — потому что неважно знал обстановку в Чечне и доверился обещаниям скорой победы над «малочисленными бандами боевиков». Второй — оттого, что порожденные им химеры о якобы продолжающейся Кавказской войне и исключительности чеченской нации уже не позволяли реалистично оценивать ситуацию и просто тянули его в могилу.

Что могла бы означать для судеб десятков тысяч людей встреча двух президентов — я уже говорил. Не питаю никаких иллюзий в отношении ельцинского характера — на самом деле непредсказуемого и неуступчивого, — однако должен признать, что на самого Ельцина в некотором смысле действовали прямота и твердость человека, вынужденного из соображений государственных интересов противоречить президенту или говорить ему нелицеприятные вещи.

Позднее, когда должность министра внутренних дел позволила мне напрямую общаться с президентом, а ему — прислушиваться к моим аргументам, я отчасти разобрался в характере и привычках Ельцина, уяснив для себя, что этот умный и хитрый политик, съевший собаку по части манипуляций с живыми людьми, если что и ценит в человеке, то это твердый характер и жесткость при отстаивании собственной правоты.

Думаю, что на исходе ноября 1994 года, когда принималось решение о военной операции в Чечне, те государственные чиновники и военачальники, на ком в тот момент лежала ответственность за судьбу страны, могли настоять на иных способах воздействия на Дудаева. Строго говоря, в окружении Ельцина тогда не нашлось человека, который отважился бы открыть ему глаза на истинное положение вещей.