Соломон Волков - Страсти по Чайковскому. Разговоры с Джорджем Баланчиным

Прежде всего, Петербург — очень оригинальный город, ни на что не похожий. Он построен был необычно — сразу, как будто чудом возник. Царь Петр Первый приказал — и мгновенно выстроили! Поэтому в Петербурге были прямые красивые улицы. И там всегда заботились о пропорциях. Был специальный императорский указ, что высота домов не может превышать ширину улиц. К примеру, я жил на знаменитой Театральной улице рядом с Александрийским императорским театром. Маленькая улица, но необычайной красоты, а почему? Длина улицы — двести двадцать метров, ширина — двадцать два метра, а высота зданий по улице — тоже двадцать два метра. Нетрудно вычислить, почему улица такая прекрасная!

Русские цари были такие богатые, что выписали в Петербург лучших архитекторов Европы — итальянцев, австрийцев, французов. Платили им огромные деньги. И видимо, династия Романовых понимала то лк в красоте. В жилах Романовых, как известно, была сильная примесь немецкой крови: начиная с Петра Первого они женились на немках. Но среди зданий Петербурга вы не найдете немецких по стилю. Они все элегантные, легкие — это стили итальянский или австрийский. И даже резиденция царей, Зимний дворец, тоже в легком итальянско-австрийском стиле. Этот стиль называется «петербургский ампир» — элегантный, простой, изысканный. Без претензий, но величественный. Вот что такое Петербург.

Для меня Петербург неотделим от Пушкина, величайшего поэта России. Не Пушкин строил Петербург, но он изумительно описал этот город в своих стихах и прозе и тем увеличил его красоту. Мы все с детства воспринимали Петербу рг сквозь призму пушкинских стихов. Я не знаю другого такого примера — может быть, Флоренция и Данте. Поэзия Пушкина легкая, величественная и соразмерная — как Петербург, как музыка Моцарта. Петербург — европейский город, который возник в России чудом. И Пушкин — чудо русской литературы: он русский европеец. Чайковский тоже был русский европеец — поэтому он так любил Пушкина; на его сюжеты Чайковский написал три свои лучшие оперы — «Мазепа», «Евгений Онегин» и «Пиковая дама». И конечно, еще один пример русского европейца — Игорь Федорович Стравинский.

Волков: Молодой Чайковский пишет своей сестре: «Все, что дорого сердцу, — в Петербурге, и вне егожизнь для меня положительно невозможна. К тому же, когда карман не слишком пуст, на душе весело… Ты знаешь мою слабость? Когда у меня есть деньги в кармане, я их все жертвую на удовольствие; это подло, это глупо — я знаю; строго рассуждая, у меня на удовольствие и не может быть денег; есть непомерные долги, требующие уплаты, есть нужды самой первой потребности, — но я (опять-таки по слабости) не смотрю ни на что и веселюсь.Таков мой характер».

Баланчин: Как похоже на Моцарта! Тут видныи человек, и город. Человек — настоящий артист! И город — чудное место для артиста! Я сам так и жил всегда: есть деньги — трачу их и веселюсь, нет денег — тоже не очень переживаю. По Петербургу удовольствие прогуляться даже тогда, когда денег нет совсем. Чайковский как-то говорил, что даже если дела идут плохо, рубли все давно испарилисьи в любви не везет — даже плакать хочется! — а пройдешься пешком по Невскому проспекту туда и обратно, и опять на душе хорошо. Чистый Моцарт! Иправда, Невский проспект — замечательное место для прогулок — прямой, нарядная толпа, рестораны, театры. Но по нему хорошо гулять и белой ночью, когда пусто, нет никого.

Белые ночи — еще одно чудо Петербурга. Чайковский о белых ночах говорил — «странно, но красиво». Белые ночи приходят весной. Заходит солнце — и вдруг начинает струиться странный белый свет, как сквозь матовое стекло. Это северный рассвет. Все призрачно.

Волков: Чайковский писал о белых ночах: «Не спится при этом непостижимом сочетании ночной тишины с дневным светом».

Баланчин: Нам, молодым, тоже не спалось, мы белыми ночами много гуляли, ходили смотреть на знаменитых сфинксов у Академии художеств. Им три тысячи лет, их привезли по царскому приказу из Египта. Через мост ходили к Петропавловской крепости. Нас было несколько человек, компания, с девушками. Я, когда играю музыку Чайковского, вспоминаю иногда белые ночи. Это не южная ночь, итальянская, где звезды сверкают и громкая музыка. Нет, это было скромное, ненавязчивое, это надо было почувствовать.

Мне повезло, я родился еще в том Петербурге, по которому Чайковский ходил. Еще многое оставалось от Петербурга старого, 80-х годов. Потом город стал быстро изменяться. И конечно, он стал совсем другим после революции. Так что можно сказать, что я жил в трех разных городах. И каждый из них был Петербургом — по-своему.

О Петербурге Чайковского напоминала иногда холера. Вдруг на стенах домов начинали расклеивать плакаты — с призывами не пить сырой воды, не есть сырых овощей и фруктов. Везде начинало пахнуть карболкой. В балетной школе старшие воспитанники рассказывали, что в прежнее время из-за холеры иногда прекращались занятия.

В наше время занятия прекращали, только если был сильный мороз, ниже восемнадцати градусов по Реомюру. Тогда на улицах жгли костры. А вообще в России

о погоде никто не думает. Тепло так тепло, холодно так холодно, асколько там градусов — это совершенно все равно, это никого не интересует. (Это здесь, на Западе, всех волнует — сколько точно градусов, и когда объявят, тогда люди знают — тепло им или холодно.)

И конечно, кругом были люди, которые знали Чайковского. Павел Гердт, который был самым первым Дезире в балете «Спящая красавица» и самым первым принцем Коклюшем в «Щелкунчике». Он был замечательный, танцевал в Мариинскомтеатре до семидесяти лет. Красивый мужчина, представительный. Не любил, когда его спрашивали о возрасте, строгий был. А другой старик был, наоборот, маленький, доброжелательный, покладистый, с седыми усами — Риккардо Дриго, дирижер из Италии; мы его называли Ричард Евгеньевич. Он очень смешно говорил по-русски. Дриго дирижировал и «Щелкунчиком», и «Спящей красавицей» на их премьерах. С самим Чайковским обсуждал музыку и темпы! Он при нас еще дирижировал балетными спектаклями в Мариинскомтеатре. Дриго был совсем неплохой композитор, мы ставили в Нью-Йорке его балет «Арлекинада», публике нравилось.

Мариуса Петипа я уже не застал. Когда я пошел учиться, он уже умер, но умер совсем недавно. Все его еще помнили, рассказывали о нем много историй. Без Петипа, конечно, балеты Чайковского не были бы теми балетами, которые мы знаем.

Композитор Александр Константинович Глазунов, Друг Чайковского, директор Петербургской консерватории, приходил к нам в театр играть на рояле свой балет «Раймонда». Мы репетировали, а Глазунов играл. Очень любил играть на рояле, великолепно у него выходило. Мне говорили, что Глазунов никогда специально не учился фортепианной игре, но это совершенно не было заметно. Он играл очень красиво, мягко, отчетливо. Удобно было репетировать.