Лиля Энден - Изменники Родины

В те времена Сергей Александрович действительно сидел в тюрьме, был в ссылке за революционную деятельность — но ведь все это было до революции…

Он перечитывал три слова, и в первую минуту ему подумалось, что произошел какой-то огромный политический переворот, что советская власть, власть свободы и справедливости, — рухнула… что опять…

Что за глупости?! Ведь теперь нет никакой войны, никаких гражданских неурядиц; если бы такое политическое событие совершилось, оно затронуло бы всю страну, между тем, никто ничего не знает, ни в Белоярске, ни в поезде, ни на станциях…

А тонкая рука матери повела вокруг себя, указывая на царивший в квартире разгром, а затем написала еще одно слово:

«Обыск».

Значит, это работа не буйно помешанных — это во время обыска все так перекопали, перепутали, перешвыряли.

Мать написала еще дату ареста — ровно неделю тому назад, а на вопрос: «Почему отец арестован?» — написала: «Не знаю ничего!» и затихла.

За окнами стемнело. Николай встал и зажег свет.

— Вот что, мама! — сказал он. — Сегодня уже поздно, я ничего не смогу узнать. Утро вечера мудренее! Ложись в постель, а я постараюсь разобрать эту свалку.

Екатерина Павловна покорно разделась и легла. Часа через полтора она совсем успокоилась, и к ней вернулся дар речи.

Тихим, тихим голосом она рассказала, что в НКВД ее не приняли, что передач не разрешают, свиданий — и подавно; потом призналась, что она уже несколько дней ничего не ела.

Услыхав это, Николай принялся хозяйничать: разжег примус, вскипятил чаю, нашел крупу, сварил кашу и чуть ли не с ложечки накормил больную.

Она немного повеселела.

— Обязательно сходи завтра, узнай про папу!.. Добейся!.. Это какая-то ошибка! Его с кем-то спутали… ты выяснишь все…

— Выясню, мамочка!.. Утром пойду и все выясню!.. А сейчас — спи!

— Непременно!.. Надо только выяснить, и его сразу освободят… Это недоразумение какое-то… А я не могла… У меня сердце схватывает… Я не могу говорить с ними… Я даже там… около тюрьмы… в обморок упала… И дома ничего убрать не могла…

Она опять начала задыхаться.

— Мамочка!.. Не надо говорить!.. Молчи и спи!.. Я все понял… Спи!..

Еще через час измученная Екатерина Павловна тихо заснула — не в первый ли раз за эту неделю?

Присутствие сына вернуло ей спокойствие и надежду, что все недоразумения выяснятся, справедливость будет восстановлена, и все закончится самым благополучным образом.

Но не все надежды сбываются!..

На следующий день Николай Венецкий отправился в Сабуровское НКВД.

Он быстрым твердым шагом шел по улице, не останавливась, поднялся на высокое крыльцо большого серого дома и смело распахнул тяжелую дверь.

— Пропуск! — встретил его дежурный, приняв его по уверенной осанке за сотрудника.

— Пропуска у меня нет… Мне нужно узнать…

— Без пропуска не разрешается!

Дежурный понял, что перед ним обыкновенный смертный, и отвернулся.

Николай почувствовал, что уверенность, с которой он шел сюда, чтоб выяснить недоразумение и доказать полную невиновность отца, начинает куда-то улетучиваться.

— Но где же берут пропуска? — спросил он, стараясь всеми силами говорить спокойно, даже небрежно, но ему это плохо удавалось.

Первый его вопрос остался без ответа, на вторичный — дежурный с таким видом, будто посетители, подобные Венецкому, ему смертельно надоели, процедил сквозь зубы:

— Вы по какому делу?

— Мой отец арестован…

— А? Фамилия? — дежурный развернул какую-то книгу.

— Фамилия моего отца — Венецкий, Сергей Александрович.

— Ах, Венецкий!..

Книга захлопнулась, и лицо дежурного, и без того мало выразительное, сделалось каменным; он посмотрел на Николая таким взором, будто перед ним был не рослый молодой человек, а какая-то маленькая козявка, и распорядился:

— Пройдите в коридор и обождите!

Николай повиновался.

В коридоре стояли диваны, цветы, зеркала, на окнах были бархатные гардины, на полу — пушистый ковер; обстановка скорее напоминала дворец, чем советское учреждение.

В этом роскошном доме царила напряженная, давящая тишина.

Прошло полчаса, час, полтора; Николай решил, что о нем забыли и опять подошел к дежурному; но тот, даже не взглянув на него, сказал:

— Подождите! Вызовут, когда надо будет!

Ждать пришлось более четырех часов.

Наконец, дежурный, уже не прежний, а новый, заступивший на смену, позвал его.

— Поднимитесь на второй этаж, в кабинет номер тридцать два, к товарищу Кирюхину.

Понявшись по широкой, устланной ковром лестнице, Николай увидел на двери цифру тридцать два и постучал.

— Подождите! — проговорил голос из кабинета.

Еще пришлось дожидаться около часа; к счастию, и здесь в коридоре были диваны.

За это время разные люди, в военной форме и гражданской одежде, мужчины и женщины, ходили по коридору взад и вперед, заходили в разные кабинеты, в том числе и в тридцать второй; на сидевшего около двери человека они смотрели, как на неодушевленный предмет.

Николай нервничал, несколько раз вставал, опять садился, и когда он уже совсем решил бросить все и уйти — дверь приоткрылась.

— Кто по делу Венецкого — зайдите!

Николай вошел. Обстановка кабинета была еще роскошнее, чем в коридоре.

Позвавший его человек лет сорока, лысоватый, в гражданском костюме, обшел вокруг большого письменного стола, сел в кресло спиной к окну и указал посетителю стул напротив себя.

— Вы — сын арестованного Венецкого?

— Почему вы его арестовали? — не отвечая на вопрос, в свою очередь спросил Николай. — В чем вы его обвиняете? Он не мог сделать ничего преступного!.. Это какое-то недоразумение!..

Холодная улыбка чуть-чуть тронула губы оперуполномоченного.

— У нас никаких недоразумений не бывает! — произнес он таким веским тоном, что, казалось, даже смешно ему возражать. — Если мы арестовали человека, значит, на это имеются причины.

— И вы уверены, что не можете ошибиться?

Эти слова Кирюхин ответом не удостоил; он вынул из стола несколько бланков, напечатанных на превосходной, плотной белой бумаге (в те времена в конторах и даже в школах писали на обоях, старых негодных бланках, на папиросной и оберточной бумаге) и приготовился писать.

— Ваша фамилия, имя и отчество?

За этим последовал ряд вопросов о жизни и занятиях Николая.

— Вы последние пять лет жили отдельно от ваших родителей?

— Да!

— И вы не знали, что ваш отец являлся членом контрреволюционной организации, которая занималась вредительством?

— Неправда! — вскричал Николай, и его обычно низкий голос сорвался на петушиный, мальчишеский дискант, как это с ним бывало в четырнадцать лет. — Направда! Мой отец не мог заниматься вредительством!.. Он — честный человек!.. Он всю жизнь был революционером!.. Настоящим революционером!.. Он был в ссылке…