Лиля Энден - Изменники Родины

В доме Надежды Фроловны справили свадьбу.

Всю ночь горланили на этой свадьбе пьяные гости, и всю эту холодную осеннюю ночь в углу чердака рыдала одинокая девочка; она так и заснула на чердаке, свернувшись клубком посреди всякого старого хлама, а когда утром проснулась — у нее зуб на зуб не попадал от холода.

Лена наотрез отказалась звать отчима отцом; она называла его «Андрей Петрович», иногда, сквозь зубы «дядя Андрюша», но чаще всего никак не называла — тут уж и уговоры матери, и воркотня бабушки были бессильны.

Отчим тоже невзлюбил упрямую девочку, наградил ее прозвищем «поповна» и очень любил дразнить ее, рассказывая всевозможные гадости о попах.

Лена смотрела исподлобья и все упорнее и упорнее молчала; иногда по целой неделе никто дома не слыхал ее голоса.

Это время она очень много читала: перечитала почти всю школьную библиотеку и довольно большую библиотеку бабушкиных квартирантов, гд ебыло немало книг совсем не для детского возраста. Книги были для нее большой радостью и поддержкой.

В школе, куда Лену приняли сразу в третий класс, она училась лучше всех: у нее были блестящие способности, исключительная память и не менее исключительное упорство. Заданий «отсюда-досюда» она не признавала; каждый учебник, попадавший ей в руки, она прочитывала от доски до доски, во всех направлениях, с таким же интересом, как самую увлекательную беллетристику; поэтому объяснения учителей никогда не были для нее новостью.

Около нее всегда толпились отстающие и неспособные, которым она помогала, но настоящих, задушевных подруг у нее в школе не было: слишком был далек ее духовный мир от непритязательных интересов сверстниц.

Но ни в школе, ни дома никто не знал, что у этой молчаливой девочки была своя радость, свое счастье, своя тайна, которой она ни с кем, даже с матерью, не делилась: она снова пела на церковном клиросе — не в большой городской церкви, где пел по нотам платный хор, и куда ходила к обедне по большим праздникам бабушка, а в загородной, маленькой, кладбищенской церковке, где пели любители, принявшие девочку в свою среду.

На этом клиросе появились у нее первые подруги — Катя и Наташа; с этими взрослыми девушками у нее было гораздо больше общего, чем с ровесницами.

С ними она не была молчаливой и замкнутой, напротив, много говорила, вознаграждая себя за домашнее молчальничество.

Дома об этом не подозревали: она никогда не молилась и не крестилась в присутствии родных, и даже нарочно, из противоречия ханжеской религиозности бабушки, к великому негодованию последней постоянно занималась по праздникам рукоделием.

Однажды к хозяйственной Надежде Фроловне пришла одна маленькая старушка — покупать гусиные яйца.

Старушка эта жила недалеко от кладбища, ходила в кладбищенскую церковь и знала Лену в лицо.

— Деточка! Вот ты где живешь? — воскликнула она, увидев маленькую певчую. — И ты так далеко ходишь?

— Это внучка моя! — сказала Надежда Фроловна, еще не зная, в чем дело.

— Так-так, внученька ваша!.. А я-то все думала: чья это девочка, так молится, так поет хорошо, голосок такой хороший… Мы все, старушки, на нее глядим и радуемся!.. Время теперь такое, знаете, молодежь-то все безбожники, комсомольцы, а она на клиросе поет, ни одной службы не пропускает…

Бабушка молчала, пораженная этой новостью, внучка тоже, но простодушная гостья ничего не приметила и продолжала:

— Только что же ты все к нам, в кладбищенскую ходишь? Тебе в Никольскую было бы ближе ходить…

Лена ответила, что в Никольской певчие платные, поют по нотам, и ей петь не разрешат.

— Так-так!.. Правильно… А я вот не люблю нотного пенья… Лучше по-простому, как у нас… Далеко же тебе ходить!.. Ну, ничего, деточка, Господь с тобой, помолись за меня!..

У бабушки хватило выдержки не высказать перед гостьей ни удивления, ни гнева при этом неожиданном открытии, но когда посетительница ушла, унося с собой полтора десятка гусиных яиц и осыпая благословениями Лену, — тут-то Надежда Фроловна и разбушевалась.

— А ну, иди сюда! — разнесся по дому и по двору ее мощный голос, и в нем слышны были раскаты приближающегося шторма. — Иди сюда, негодница! Ты это что еще затеяла?… На кладбище, на клиросе, значит, поешь? Певчая?

Лена молча утвердительно кивнула головой.

— Ах, ты, дрянь!..То-то ее все дома нет!.. Воскресенье — уходит, вечером — уходит!.. А у кого ты спрашивалась?… Кто тебе разрешил?… Мы думаем — она в школе, а она на клиросе!.. Певчая тоже нашлась! Без нее на клиросе не обойдутся!.. Уроки смотреть надо, а не клирос!..Это нам, старухам, надо грехи замаливать, а тебе нечего делать в церкви!..

На пороге показался Андрей Петрович; бабушка кинулась к нему жаловаться на внучку.

— Этого еще не хватало! — сказал отчим. — Я же в партию подал заявление… Если узнают, что эта паршивка петь в церкви вздумала, мне партии не видать как своих ушей… Чтоб больше туда ни ногой! — обратился он к падчерице. — Если еще раз пойдешь на кладбище — отдеру ремнем!..

— Слышишь, что отец говорит?! — воскликнула бабушка. — Ему теперь из-за тебя по службе неприятности будут!..

Молчаливая девочка, от которой невозможно было добиться слова, вдруг заговорила.

— Во-первых, он мне не отец! — сказала она, и голос ее звучал совсем не по-детски. — А, во-вторых, ходить на клирос я все равно буду!

— Ах, вот как?!.. Ну, подожди же, гадюка!..

Ненависть и отвращение отчима к противной девчонке после долгой сдержанности, наконец, прорвались.

Пошел в ход ремень.

Матери дома не было, а бабушка только подзуживала зятя.

— Всыпь ей, Андрюша, всыпь хорошенько, чтоб не дерзила!.. Чтоб не шлялась, где не надо!.. Богомолка нашлась — на клирос ходит, а сама по праздникам шьет!.. Задай ей хорошенько!.. А то скажите, пожалуйста: «он мне не отец!»… Будешь теперь знать — отец или не отец!..

Лена стиснула зубы и рассвирепевшему отчиму не удалось вырвать у нее ни одного крика.

— Хоть бы прощения попросила, поганка! — негодовала бабушка. — А то молчит как бревно! Задай ей покрепче, чтоб завизжала!..

Может быть, отчим избил бы Лену до смерти, если бы не вернулась мать и не вервала бы у него избитую девочку, почти потерявшую сознанье.

Лена проболела две недели; к ней пришлось вызвать врача; вся эта история стала известной в школе; приходила учительница Мария Федоровна и пригрозила Андрею Петровичу судом.

Судить Андрея Петровича — не судили, но со вступлением в партию ему пришлось подождать, так как на его работе тоже стало известно, что он чуть не до смерти избил свою падчерицу.

Когда Лена, поправившись, появилась в классе, Марья Федоровна попробовала ее «перевоспитать» путем увещеваний, но вскоре убедилась в бесплодности своих усилий.