Михаил Манакин - Полковая наша семья

Ладно и сноровисто работали они. Алексей Жданов был с Алтая, до войны плотничал, искусно рубил деревянные избы. И здесь он поразил хозяев своим умением виртуозно работать топором.

За четыре часа Жданов и еще несколько солдат, помогавших ему, отремонтировали пристройку и поправили кровлю на избе.

- Ачу, - сказала хозяйка.

- Ачу лабай, - добавила Алдона, неожиданно поцеловала Алексея в щеку и убежала.

Потом Жданов достал свой баян и, широко растянув мехи, лихо заиграл "Яблочко". Солдаты просыпались, подсаживались к нему. Вскоре пришли Алдона и сама хозяйка. И вот уже над литовской равниной понеслась раздольная и задумчивая русская песня "Ой, туманы мои, растуманы".

А хозяин, видимо, был любителем поговорить. С трудом подбирая русские слова, он рассказывал о Шяуляе, где родился, о том, что фашисты разрушили город, а в нем осталась его сестра с пятилетним сыном, и он не знает, что с ними. Литовец дал мне адрес и попросил, если мы окажемся в Шяуляе, и если окажется целым дом по этому адресу, и если в доме кто будет, сказать сестре, чтобы шла жить к нему на хутор.

С наступлением темноты мы тепло попрощались с гостеприимными хозяевами и пошли на Шяуляй.

Город нас поразил своими разрушениями. Фактически в нем не осталось ни одного неповрежденного здания. На улице Вильняус, где должна была жить сестра пожилого литовца с хутора, не осталось ни одного дома. Все лежало в развалинах, в пепле. Даже жителей не было видно. А вот у полуобгоревшего вокзала мы увидели большое скопище беженцев. Были среди них русские и белорусы, литовцы и поляки, украинцы и латыши. Все они куда-то собирались уезжать вместе со своим нехитрым домашним скарбом.

Под разлапистой липой, среди облетевшей листвы, сидела молодая женщина со спящим малолетним сыном на руках... "А вдруг это сестра нашего гостеприимного хозяина?" - подумал я и спросил, откуда она.

- Из Витебска, едем в Клайпеду, - ответила женщина по-русски с белорусским акцентом.

Не успел я сказать и слово, как мальчуган проснулся и сразу же попросил:

- Дядя солдат, дай хлебушка.

Женщина виновато улыбнулась, пояснила:

- Второй день ничего не ел, кроме мерзлой бульбы, что выкопали на брошенном огороде.

- Алексей! - позвал я Жданова, который недавно стал моим ординарцем. Поищи в рюкзаке, что у тебя есть из харчей.

Жданов достал полбуханки хлеба, банку консервов, несколько кусочков сахара. Не успел он отдать их белоруске, как был буквально окружен детьми.

- Дуонас! - жалобно просила девочка лет четырех, протягивая к нам свою худенькую ручонку. - Дуонас!

- Хлеба! - требовал чуть постарше мальчик в рваном треухе.

- Что у тебя еще есть? - спросил я у ординарца. - Отдай им.

- Одна буханка, и все, - ответил Алексей и начал ломать хлеб и раздавать ломти детям.

Получив свою порцию, девочка, просившая "дуонас", ответила "ачу", отошла в сторонку и начала жадно есть, с опаской посматривая на других детей, которые терпеливо ожидали своего куска.

Потом я часто вспоминал эту белокурую девочку с голубенькими глазами. Но запомнилась и другая картина.

Было это в Тельшяе. На привокзальной площади, как и в Шяуляе, неимоверная толкотня. На станции стояли воинские эшелоны. Их было несколько. Из теплушек выглядывали солдаты, перекидывались словами с беженцами. Дескать, откуда, куда, зачем?

Внимание многих привлекла высокая и худая женщина с длинными, будто соломенными, и давно нечесаными волосами. Она держала на руках запеленутого ребенка, ходила от вагона к вагону и все о чем-то спрашивала. Солдаты и офицеры охотно отвечали ей, предлагали продукты, безделушки для сына. Но она ничего не брала, уходила к следующему вагону.

Это ее поведение насторожило станционную комендатуру. Старший патруля капитан с тремя солдатами пошли наперерез женщине. Она заметила это и сразу же нырнула под вагон, оказалась на той стороне состава. Патруль за ней. Женщина ускорила шаги, намереваясь затеряться в людской толпе.

- Стой! - крикнул капитан, на ходу расстегивая кобуру пистолета.

И здесь произошло удивительное. Женщина бросила на землю... ребенка и, не обернувшись, со всех ног побежала. Причем бежала по-мужски, энергично размахивая руками, широкими шагами... Когда патруль приблизился к брошенному ребенку и капитан на ходу хотел его поднять, раздался взрыв. Капитана убило сразу, двух солдат ранило, а третий, поняв, в чем дело, продолжал преследование.

После взрыва за женщиной сразу устремилось еще несколько солдат и сержантов. В самой толпе ее неожиданно схватил лейтенант-медик, оказавшийся там случайно (осматривал больного старика). Завязалась борьба, исход которой вряд ли можно было предугадать, если бы не помогли подбежавшие солдаты. В борьбе платок и парик "женщины" слетели, и перед изумленными бойцами предстал... худощавый мужчина с довольно красивым лицом, как оказалось, вражеский лазутчик.

В районе Баложи полк встал в жесткую оборону.

Беспрерывно шли холодные проливные дожди. С Балтики дул пронизывающий ледяной ветер. Земля раскисла, превратилась в густую непролазную грязь. Окопы и траншеи заливало водой до половины. Шинели промокли, казалось, насквозь. По ночам начинались заморозки, а утром и вечером стелились над землей сырые и серые туманы.

Курляндия... Край лесов и болот. Здесь, на сравнительно небольшой площади, нашими войсками были прижаты к морю свыше 30 отборных фашистских дивизий. Отступать им было некуда. К тому же из Берлина пришел, как сказал пленный унтер-офицер, строгий приказ фюрера: "Ни шагу назад!" Да, по всему было видно, дело здесь предстояло нам очень трудное. Гитлеровцы не жалели снарядов, стреляли по площадям день и ночь. Если учесть, что войск подошло много, это доставляло нам немало неприятностей.

Рота автоматчиков в количестве 27 бойцов разместилась недалеко от штаба полка - в овраге, заросшем елями, соснами и осинами. Здесь была та же непролазная грязь. Время от времени и сюда залетали фашистские снаряды. Во время одного из таких налетов в первом взводе один боец был убит, второй ранен.

Через три дня после мощной артиллерийской подготовки наша дивизия перешла в наступление. По приказу командарма нам предстояло прорвать оборону фашистов в районе Вайнёде, перерезать дорогу, идущую вдоль фронта, и в дальнейшем наступать на Лиепаю.

С первого же часа бой принял тяжелый, жестокий характер. В батальонах и ротах были большие потери. К концу дня тяжело ранило двух комбатов, убило двух командиров рот и трех ранило. Еще более ощутимые потери были среди командиров взводов и сержантов. И все же дивизия пробила брешь в обороне гитлеровцев. По этому коридору командование бросило в бой резервы. Пошла в атаку и наша рота автоматчиков.