Дмитрий Володихин - Братья Стругацкие

Но вместо счастливого и светлого будущего наступает тьма.

В результате внезапного переворота Арканарское королевство оказывается под контролем ордена «черных монахов», совсем уж свирепо относящихся к любому носителю какого-либо нового знания, местной «интеллигенции». А прогрессор вынужден всё это видеть, терпеть, холодно играть роль бога-созерцателя. И только когда убивают его любимую — девушку Киру, он не выдерживает и, презрев инструкции, берет в руки меч, принимается рубить и резать неприятеля, которого давно ненавидит, которого давно ассоциирует с фашистами. Коллеги его, разумеется, останавливают, но прежде он оставляет за собой широкий кровавый след…

По сию пору читатели дискутируют: а прав ли был Антон-Румата, что поддался человеческим чувствам? Ну да, с одной стороны, землянина можно понять: трудно стерпеть столь целенаправленное умерщвление близких по духу людей… С другой — очень уж действия Антона-Руматы напоминают «экспорт революции» с применением автомата Калашникова и того пуще — «экспорт демократии» с применениями натовских танков… На разные лады звучат голоса спорщиков. Одни: «С самого начала надо таких изуверов — под корень… Чудо, что парень еще так долго терпел мерзавцев». Другие: «Как-то уж очень они похожи — и Пани-Па со слезами в глазах, и дон Румата, мастер карательного террора, — на „комиссаров в пыльных шлемах“, сотворивших когда-то в России гражданскую войну».

Не случайно Борис Натанович однажды заметил, что в «Трудно быть богом» каждый читатель находил какую-то свою отраду. Одних влекли приключения историков-землян XXII века в инопланетном королевстве Арканарском, живущем в условиях позднего Средневековья. Это были декорации, близкие фэнтези или роману «плаща и шпаги», — новинка для советской фантастики и для советской литературы в целом. Других «цепляло» узнавание ситуации…

Пик работы над рукописью «Трудно быть богом» пришелся на апрель — июнь 1963 года. Молодых писателей обступала реальность, в которой уже вполне отчетливо прозревалось возможное возвращение сталинских лет. Хрущев шумно громил абстракционистов, официальные идеологи поддерживали нового вождя. Фантаст Казанцев прочитал разгромный доклад на одном писательском собрании, и Аркадий Натанович выступил с опровержениями. «Нам было не столько страшно, сколько тошно, — вспоминал позже Борис Натанович. — Нам было мерзко и гадко, как от тухлятины. Никто не понимал толком, чем вызван был этот стремительный возврат на гноище…»

Безмозглый король Арканара, а также его всемогущий министр дон Рэба (первоначально «дон Рэбия» — с намеком на «дона» Берию), босс серых «штурмовиков», легко угадывались современниками в политических деятелях времен Сталина и Хрущева… Все это было бесконечно далеко от времен безмятежного «коммунарства», от главных мотивов «Страны багровых туч» и «Стажеров». И если раньше братья Стругацкие не слишком перечили советской действительности, то теперь они в полный голос — гораздо громче, нежели в «Попытке к бегству»! — повелевали «подготовленному» читателю: «Надо драться!» Точка зрения, отлично «считанная» интеллигентной частью их читателей того времени: если не бороться, то непременно оскотинишься, сам станешь частью «болота»…

Генеральный смысл повести высказан на первых ее страницах в коротком диалоге дона Руматы и арканарского книжника Киуна:

«— Вздор! — сказал Румата, осаживая жеребца. — Было бы скучно проехать столько миль и ни разу не подраться. Неужели тебе никогда не хочется подраться, Киун? Всё разговоры, разговоры…

— Нет, — сказал Киун. — Мне никогда не хочется подраться.

— В том-то и беда, — пробормотал Румата».

Насколько такой призыв мог быть «дешифрован» читательской аудиторией?

Вполне. Теперь можно сказать — вполне. Да, издательская цензура прошла мимо него [14] В отличие от других произведений братьев Стругацких, повесть «Трудно быть богом» прошла через консультирование, редактирование и рецензирование относительно легко, быстро, без особых потерь. , но те, кому «мессидж» предназначался, превосходно его поняли.

В рецензии, написанной для «Литературной России», Ариадна Громова прозрачно намекала: «Когда черные „монахи“ готовят переворот, при котором удар обрушивается на „серых штурмовичков“, авторы прямо заявляют: „История коричневого капитана Эрнста Рема готова была повториться“. Что ж, авторы правы: „Каждый век имеет свое средневековье“, как говорит польский сатирик Станислав Ежи Лец».

Каждый век — стало быть, и век двадцатый… А место… Что ж, только очень бесхитростный человек не понимал, о чем пишет Ариадна Громова: «На твоих глазах гибнут замечательные люди, умные, честные, добрые — лучшие люди своей страны. А ты, зная всё, видя всё, обречен на бездействие…» Кому там, в марте 1965-го, когда появилась цитируемая рецензия, не было ясно, что вовсе не о доне Румате Эсторском пишет ее автор?

«Я думаю, — писал Войцех Кайтох, внимательный исследователь творчества братьев Стругацких, — культурный советский читатель не имел ни малейших трудностей с обнаружением в арканарских событиях аллегорий судьбы российской и советской интеллигенции, массово уничтожаемой во времена правления Сталина или же подвергающейся различным преследованиям. Читатель именно культурный, ибо иной мог и не знать ничего об этих делах. Если же знал и аллюзии прочел, то в… монологе Руматы имел возможность обнаружить попытку анализа исторической роли сталинизма в его отношении к интеллигенции и прямое предостережение о том, чем мог бы кончиться для СССР рецидив… если учесть личные недоразумения Хрущева с интеллигенцией».

Подобной точки зрения тогда сочувствовало множество людей. Да и сейчас сочувствует. К примеру, публицист Илана Гомель в большой статье об аллегориях в текстах братьев Стругацких (2004) убедительно показала, что правильное понимание повести «Трудно быть богом» служило в свое время неким тестом на идентичность.

«Метафорой становится и сам фантастический мир романа, — писала И. Гомель. — Его внутренние противоречия снимаются, как только Арканар и его проблемы превращаются в аллегорию тоталитаризма: нацистского — очевидно, сталинского — более замаскированно. Мнимое средневековье оказывается попросту кодовым обозначением социально-психологических корней тоталитаризма: мещанства, невежества, тупости. Всё, что остается от исторической реальности, — набор клише „темных веков“. Из этого клише вырастает роман, который только притворяется, что создает мир. На деле он придумывает шифр. Расколов этот шифр, читатель вознаграждается чувством принадлежности к избранной группе: тех, кто понимает, что в преследовании книгочеев авторы изображают сталинский террор… Смысл аллегории в „Трудно быть богом“ состоит в том, что сталинизм и нацизм — это сходные, если не идентичные явления… Эта идея была расхожей в кругах основных читателей Стругацких — либеральной советской интеллигенции 60-х… „Трудно быть богом“ — не столько роман, сколько пароль: его правильное прочтение гарантирует принадлежность читателя к кругам либеральной интеллигенции…»