Сергей Анохин - Путь в небо

Если бы в тот момент меня увидел посторонний человек, то, вероятно, подумал бы, что я совсем не боюсь и не волнуюсь. Это, конечно, далеко не так. Просто лётчик-испытатель привыкает преодолевать страх, не даёт ему воли, сохраняет хладнокровие, а движения при пилотировании от многолетней практики становятся автоматическими.

Наконец колёса самолёта касаются земли, и он катится по ровному полю аэродрома. Теперь машина будет сохранена, если, конечно, не взорвутся баки. Я вижу, как к месту посадки мчатся пожарный и санитарный автомобили, бегут люди. Делаю движение, чтобы сбросить с кабины фонарь. Скажу, кстати, что это всегда хочется сделать сразу, как только увидишь огонь: хочется убедиться, что фонарь не заклинило, что путь к спасению открыт. Но при этом пламя мгновенно разгорается, и сбрасывать фонарь можно только для того, чтобы покинуть кабину.

Именно это я и хотел сделать, хотя самолёт ещё катился со скоростью тридцать-сорок километров в час. Мои нервы более не выдерживают. До полной остановки пройдёт ещё десять-пятнадцать секунд, и каждая из них может оказаться роковой. Я сбрасываю фонарь, поспешно выбираюсь из кабины и падаю на землю.

Мой риск оказался не напрасным. Машина не взорвалась, пожар успели потушить. Инженеры установили причину аварии. Выяснилось, что один из выхлопных патрубков мотора находился слишком близко от фюзеляжа. Раскалившись, патрубок прожёг его и вызвал пожар. Этот конструктивный дефект был устранён, и самолёт успешно прошёл испытания.

Чувство долга, готовность идти на риск ради спасения опытного самолёта присущи советскому лётчику-испытателю. Для примера расскажу случай, который произошёл с моим товарищем по работе Героем Советского Союза заслуженным лётчиком-испытателем Григорием Седовым. Это очень хладнокровный и расчётливый испытатель. Прежде чем стать лётчиком, он окончил Военно-воздушную инженерную академию имени Н.Е.Жуковского, и я не знаю другого испытателя, в ком бы так гармонично сочетались глубокие технические познания с блестящим мастерством пилотирования. Именно это позволило Григорию Седову сохранить дорогостоящий опытный экземпляр реактивного истребителя, который он испытывал.

Всё произошло совершенно неожиданно. При выводе самолёта из пикирования лётчик почувствовал толчок, давление на ручку управления ослабло, нос самолёта перестал подниматься вверх. Седов увеличил скорость, и машина послушалась его как бы нехотя. Давление на ручку оставалось незначительным.

«Видимо, воздушным потоком повредило рули высоты», - решил испытатель.

Создавалось такое положение, когда лётчик имеет право прибегнуть к парашюту. Ведь совершенно ясно, что если рули высоты не действуют, то нормальную посадку произвести нельзя. Правда, Седов знал случай, когда пилот благополучно приземлился с заклиненным управлением. Но это было на учебном поршневом самолёте, с малой посадочной скоростью.

Чтобы дать возможность конструкторам и инженерам выяснить причину аварии, Седов решил попытаться спасти машину. Он ещё полчаса походил над аэродромом, экспериментируя в воздухе, подбирая наименьшую скорость, при которой самолёт с грехом пополам слушался рулей высоты. Эта скорость оказалась для посадки чрезвычайно большой. И всё же испытатель пошёл на риск.

Сделав четвёртый разворот, он начал снижаться. Казалось, что с потерей высоты скорость возрастёт. На мгновение лётчик представил себе, как его самолёт, проскочив всё лётное поле, ударяется в ангар и... но земля стремительно надвигалась, и лётчик уже больше не думал ни о чём, кроме посадки.

Всё могло кончиться благополучно только в том случае, если расчёт будет абсолютно точным, если лётчик полностью использует всю длину посадочной полосы. Седов видел стремительно мчавшийся санитарный автомобиль.

«Это за мной», - подумал он мельком, как о чём-то малозначащем. Всё его внимание, вся воля сосредоточились на том, чтобы самолёт коснулся земли в нужном месте.

Самолёт приземлился и стремительно помчался по бетонной дорожке. Седов выключил двигатель и стал плавно нажимать на тормоза. Скорость гасла медленно, и лётчику было ясно, что для пробега машины аэродрома не хватит. Самолёты, стоящие на краю лётного поля, неумолимо приближались. Лётчик видел, как от них в разные стороны разбегаются механики. Когда казалось, что катастрофа неизбежна, Седов резко затормозил одно левое колесо. Самолёт дважды развернулся влево и остановился.

Седов откинулся на спинку сиденья и только тогда почувствовал, что лицо его мокро от пота, что он смертельно устал.

...Реактивный истребитель, который я испытывал, радовал глаз совершенством своих форм и размером. Он обещал многое и... на заданной высоте я не смог развить на нём максимальной скорости. Начиналась опасная вибрация, так называемый флаттер, способный разрушить машину. Приходилось прекращать испытания. Инженеры долго отыскивали причину вибрации. Наконец им это как будто удалось, и я вновь поднял машину в воздух, решив сначала развить максимальную скорость не на той высоте, где наступала вибрация, а на большей.

Самолёт быстро поднимается в синее, безоблачное небо. Пора! Я перевожу машину в горизонтальный полёт и разгоняю её. Скорость быстро возрастает. Нет, никакой тряски не ощущаю, хотя прибор уже показывает максимальную скорость. Инженеры «вылечили» самолёт. Истребитель оправдал возлагаемые на него надежды.

Я снижаюсь на заданную высоту и вновь разгоняю машину по горизонту. Вот уже стрелка прибора минует «опасную» скорость, на которой начиналась вибрация, а всё идёт нормально. Я облегчённо вздыхаю, и вдруг... опять знакомая вибрация, но уже на большей скорости. Едва приметная вначале, она быстро возрастает. Частая дрожь бьёт металлическое тело машины всё сильнее и сильнее, едва не вырывает у меня из рук ручку управления.

Снижаю скорость, но вибрация не прекращается. Она может разрушить самолёт. На приборной доске тревожно мигают, а потом гаснут зелёные и красные сигнальные лампочки: это замыкаются проводники. Я вижу, как у приборов одна за другой отлетают стрелки. Как сохранить самолёт? Держись! Упорствуй! Трясёт так, как будто через меня непрерывно пропускают электрические разряды. Но борьбу за спасение самолёта продолжаю. Ведь причина вибрации до конца не выяснена.

А в самолёт словно вселился демон. Он перестаёт слушаться рулей. Нос его круче опускается к земле, и, кажется, скорость возрастает. Но мысль о парашюте даже не приходит мне в голову. Я слишком захвачен борьбой со взбесившейся машиной. Обуздать её! Выдержать и не отступить! На это направлены все силы моей души, вся энергия, весь я.

Но что же делать? Ждать! И я терпеливо жду, стиснув зубы, содрогаясь вместе с мчащимся к земле самолётом. И вдруг самолёт снова становится управляемым. А в следующее мгновение, о великое счастье, прекращается проклятая тряска. Она прекращается так же внезапно, как и началась.