Василий Балакин - Генрих IV

Продолжением путешествия явился триумфальный въезд в Лион. Генрих Наваррский ехал третьим, сразу за королем и его братом, облаченный в роскошное одеяние из темно-красного бархата, украшенное золотой вышивкой, и в шляпе из того же материала. Лион был крупным очагом гуманистического движения и Реформации, и Жанна рассчитывала, что сможет здесь подчинить сына своему влиянию. Она приводила его на протестантские богослужения, проходившие прямо под открытым небом, в знак протеста против королевского запрета на отправление кальвинистского культа в храмах. И все же она не могла не замечать, что мальчик ускользает из ее рук. Дядя-кардинал официально представил его иностранным послам как первого принца крови, что предполагало его принадлежность к католицизму. В отчаянии, не зная, что еще предпринять, Жанна обратилась к Екатерине Медичи с просьбой позволить ей удалиться вместе с сыном в Беарн и, как следовало ожидать, получила категорический отказ. Ей предложено было отправиться одной и не в Беарн, а в Вандом, приняв в качестве утешительного приза 150 тысяч ливров. Туда она и поехала, вызвав своим прибытием очередную вспышку беспорядков в городе.

А для сына ее Генриха необычайным происшествием ознаменовалось пребывание в городе Салон-де-Кро в Провансе, куда двор прибыл 17 октября. Там жил знаменитый астролог и маг Нострадамус (Мишель де Нотр-Дам). Возможно, Екатерина Медичи, увлекавшаяся астрологией и магией, специально сделала остановку в этом городе, дабы повидаться с ним. Нам ничего не известно о пророчествах (ежели таковые были; впрочем, как же иначе — для чего же она встречалась со знаменитым прорицателем?) относительно самой королевы-матери и ее сыновей, зато Нострадамус почему-то заинтересовался Генрихом Наваррским. Дабы отчетливее прочитать на его теле знаки судьбы, он пожелал видеть его обнаженным, для чего попросил дозволения войти в покои принца, когда тот пробуждался ото сна. Камердинер специально медлил с надеванием на голого принца сорочки, пока Нострадамус пристально разглядывал его. Наконец маг, обращаясь к слуге, изрек свое знаменитое пророчество: «Если Господь окажет вам милость дожить до той поры, вашим повелителем будет король Франции и Наварры».

Пьер Л’Этуаль, много позже поведавший в своем мемуарном труде об этом удивительном происшествии, естественно, истолковал слова астролога как пророчество о восшествии на французский престол короля Генриха IV. И то сказать: было бы странно, если бы Нострадамус, предсказавший все на свете, даже чернобыльскую катастрофу и теракт в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года (чего только не вычитают в его писаниях!), прошел мимо столь славного отрока. В действительности же его пророчество составлено в строгом соответствии с законами жанра. Прежде всего, оно двусмысленно: то ли король Наварры взойдет на французский престол, то ли французский король аннексирует Наварру (подобно античным прорицателям: «Если начнешь войну, великое царство разрушишь» — чье царство: свое или противника?). Кроме того, все подобного рода пророчества «сбываются» лишь после того, как произойдет некое событие, которое при желании можно истолковать как исполнение предсказания — будь то через несколько лет или спустя пять столетий.

К чести Генриха Наваррского, сам он отнесся к утреннему происшествию в спальне не без юмора: впоследствии он любил рассказывать, что не на шутку испугался, увидев, что камердинер медлит подавать ему сорочку: не собираются ли его высечь? Современники не придали особого значения этому предсказанию Нострадамуса; во всяком случае, оно не произвело сильного впечатления на Екатерину Медичи, которая не рассматривала Генриха Наваррского как реального конкурента своим сыновьям, способного вместо или после них занять королевский престол Франции. Как бы то ни было, ее отношение к Беарнцу после этого ничуть не изменилось.

Путешествие двора продолжилось на юге Франции, и юные принцы с наслаждением любовались невиданными прежде экзотическими растениями, пальмами, апельсиновыми и хлопковыми деревьями, а прежде всего — Средиземным морем. В Марселе принцев, переодетых турками, пригласили на галеру, чтобы принять участие в имитации морского сражения. Религиозные различия не мешали им дружить и радоваться жизни. Они умели шутить и не обижаться на шутки. Однажды Генрих, по протоколу сопровождавший Карла IX в храм, остановился у его порога — дальше ему как гугеноту хода не было. Тогда король сорвал с его головы шляпу и бросил ее внутрь храма, чтобы заставить его войти туда. Раскаты хохота подтвердили, что шутка удалась. Судя по тому, что эта проделка потом еще не раз повторялась, Генрих все-таки переступал порог католического храма, следуя за своей шляпой. Суровая зима 1564/65 года, которую двор провел в Каркассоне, запомнилась принцам игрой в снежки, возведением, обороной и штурмом снежного бастиона. Взрослые заботы еще обходили их стороной.

По мере приближения к наследственным владениям рода д’Альбре Генрих Наваррский все чаще появлялся на официальных мероприятиях. В Тулузе он участвовал в судебном разбирательстве, проходившем под председательством самого короля. Когда путешествующий двор ступил на территорию Гиени, Генрих, не забывавший, что является ее губернатором, ехал впереди королевского кортежа, дабы в каждом городе официально встречать Карла IX. Права и достоинство принца Наваррского неукоснительно соблюдались, о чем ревниво следила издалека Жанна д’Альбре, желавшая, чтобы во время путешествия ее сын непременно посетил свои домены, в которых еще не бывал.

Королевский кортеж приближался к Байонне, где готовились к встрече с Елизаветой Валуа, королевой Испанской. Генрих пригласил всю знать своей страны сопровождать его по этому исключительному случаю. Правда, когда 14 июня 1565 года Карл IX встречал на границе свою сестру, среди присутствовавших не упоминался принц Наваррский. Видимо, Филипп II потребовал, чтобы встреча проходила без участия претендента на трон Наваррского королевства. Еще меньше хотелось ему, чтобы при этом присутствовала еретичка Жанна д’Альбре, которую Екатерина Медичи, не желавшая раздражать могущественного испанца, отправила в другой конец своего королевства. Зато на церемонии официального вступления молодой испанской королевы в Байонну Генрих занимал одно из самых почетных мест. Он непременно участвовал и во всех развлечениях, которые устраивались, дабы скрасить трудные переговоры с представителем Филиппа II герцогом Альбой.

Если верить свидетельствам очевидцев, Екатерина Медичи допускала юного принца Наваррского и к участию в дипломатических переговорах. По крайней мере на одной из таких встреч Екатерины с Альбой Генрих присутствовал — правда, сами они об этом не подозревали. Юный принц умудрился незамеченным пробраться в зал, в котором королева-мать собиралась встречаться с герцогом, и спрятаться в камине, который по случаю летней жары не топили. Из своего укрытия он мог все видеть и, если говорили в полный голос, слышать. Его взору открывалось весьма комичное зрелище: долговязый сухопарый Альба вышагивал, точно на ходулях, а рядом с ним двигалась, словно утка переваливаясь с боку на бок, толстая Екатерина Медичи. Герцог говорил о том, как недоволен король Испании политикой терпимости в отношении еретиков, проводимой французской короной. Надо незамедлительно кончать с этими опасными экспериментами. Хитрая Екатерина, которой, возможно, и самой были неприятны эти эксперименты, все свела к денежному вопросу, напомнив испанскому представителю, что Франция не располагает золотыми и серебряными сокровищами Америки, необходимыми для обеспечения религиозного единомыслия. На это испанец, привыкший искать простые решения трудных вопросов, с недоумением возразил — неужели, мол, во всей Франции не найдется одного хорошего кинжала? Начисто лишенная воображения Екатерина, неспособная уследить за ходом мысли собеседника, пояснила, что истребление всех протестантов тоже обойдется недешево. Однако Альба и не предлагал перерезать всех гугенотов, это было бы слишком нелепо. «И десять тысяч лягушек не стоят одного лосося», — ответил он загадочной фразой. Если нетрудно было догадаться, что под лососем подразумевался вождь гугенотов и ему должен был предназначаться удар кинжалом, то кто мог считаться вождем? Конде? Адмирал Колиньи? А может быть, Жанна д’Альбре? Генрих в своем укрытии не расслышал ответа, а возможно, тогда и не было произнесено имя предполагаемой жертвы.