Эл Алонсо Дженнингс - С О. Генри на дне (фрагмент)

Салли скопила достаточно денег, чтобы покрыть необходимые расходы. Когда ребенку минуло несколько недель, она снова стала на работу в прачечную. Старушка, у которой она снимала комнату, присматривала за малюткой. Но когда ему исполнилось пять или шесть месяцев, ребенок заболел, и Салли пришлось оставить место, чтобы ухаживать за ним.

Все шло сравнительно хорошо, покуда ее маленькие сбережения не истощились. А капитал Салли был очень невелик. Она почти совсем отказалась от еды, чтобы покупать для ребенка лекарства. Здоровье его, однако, не улучшалось. Она не имела возможности позвать доктора и была вне себя от горя.

— О, если бы вы видели его в это время! — Салли сжала руки, и глаза ее наполнились слезами. — У него было такое прелестное белое личико и огромные голубые глаза: Он вертел головкой, и его маленький ротик кривился, точно он хотел заплакать, но не мог от слабости. Его вид разрывал мне сердце. Я просто обезумела. Я держала малютку на руках, он прижимался личиком к моей груди, и были минуты, когда я с трудом улавливала его дыхание. Я бегала взад и вперед по комнате. Я боялась взглянуть на него, боялась увидеть, что он умирает на моих руках.

О господи, вы не знаете, как это ужасно, когда единственное дорогое вам существо тает на ваших глазах, а вы не в силах чем-нибудь помочь ему! Я совсем перестала спать и молилась все ночи напролет, чтобы бог сохранил мне мое дитя.

И вот однажды у него сделались судороги. Я решила, что это конец. Я уже не думала о том, что делаю. Я поползла бы по грязи, чтобы спасти его. И вот я отправилась к банку и стала сторожить Филиппа на улице. Вскоре он спустился с лестницы. Я пошла за ним, выжидая, пока вблизи никого не останется; затем я тихо поравнялась с ним. «Фил», — сказала я. Он замер, точно пораженный электрическим током, и обернулся ко мне. «Зачем вы преследуете меня?» — спросил он раздраженно и презрительно. У меня хватило сил только на то, чтобы подавить рыдание. Он поспешно направился дальше, и я, спотыкаясь, поспешила за ним. Я поймала его за рукав:

«Фил, ребенок умирает. У меня нет ни одного цента. О, я не стала бы тебя ни о чем просить, если бы могла сама сохранить ему жизнь. Я уже несколько недель питаюсь только хлебом и чаем, а теперь я истратила свой последний грош. Фил, дай мне денег на доктора. Ведь это твой сын, Фил, твой родной сын! Он так похож на тебя. У него совсем твои глаза».

Одну минуту мне показалось, что на лице его отразилось волнение, но, должно быть, это только почудилось мне, ибо он оторвал мои пальцы от своего рукава с таким отвращением, точно я была прокаженная.

«Умирает, в самом деле? Что ж, и пусть умирает! Я не могу удержать его в живых. Разве я виноват, что кто-то вздумал умирать?»

«Нет, нет, это не твоя вина. Но не можешь ли ты помочь мне заплатить врачу — помочь мне сохранить твоего сына…»

«Ну, хватит, убирайся к черту и живо!» — ответил он.

Я не верила своим ушам. Я продолжала идти рядом, умоляя его. Не помню, что я говорила. Мы прошли мимо полицейского. Он остановился.

«Будьте добры, — сказал он, — арестуйте эту попрошайку».

Салли арестовали и отправили в Цинциннатскую тюрьму.

Фил показал под присягой, что она пыталась шантажировать его. Время шло, а дело все не назначалось к слушанию.

Каждый день был для Салли мучительной пыткой. Мысль об умирающем ребенке, словно раскаленное железо, жгла душу молодой женщины. Она обратилась к смотрительнице, и та отправилась навестить ребенка. Вернувшись, она сказала Салли, что поместила его в больницу.

Армия Спасения часто посещает тюрьмы и заставляет арестантов петь гимны. Салли принимала участие в хоре. Один из заключенных услышал ее. На следующий день его перевели в тюрьму в Огайо, где он должен был прожить до конца своих дней. Уходя, он оставил Салли подарок. «Передайте, пожалуйста, эти два доллара девушке, которая поет, — сказал он в полиции. — Ее пение очень сильно подействовало на меня».

Салли наконец вызвали в суд. Фил не явился, и ее отпустили, ограничившись выговором. Когда она проходила мимо судебного пристава, тот протянул ей эти самые два доллара. Подарок окончательно погубил и без того уже разбитую жизнь Салли…

Салли помчалась со всех ног по коридору, а надзирательница бежала рядом с ней.

— Это было очень скверно с их стороны засадить вас сюда, голубушка. Вы не заслуживали этого. Мне ужасно жаль вас.

Когда Салли была уже у дверей, надзирательница тронула ее за локоть:

— Голубушка, мне очень тяжело сказать вам это, но бедный малютка умер.

Эти слова оглушили Салли точно удар кулаком. Она остановилась, обесиленная и дрожащая. Ребенок был мертв!

Со слабым мучительным рыданием она схватилась за голову руками и начала метаться по коридору, словно целая толпа мужчин и женщин преследовала ее, забрасывая камнями.

— Послушайте, милочка, — сказала надзирательница, стараясь успокоить ее. — Вы можете остаться здесь. Ничего путного не выйдет, если вы выйдете сейчас на свободу. Ребенок умер три дня тому назад. Побудьте здесь немного.

— О господи, нет! Пустите меня.

Дверь раскрылась, и полубезумное существо выбежало оттуда, поглощенное одной лишь мыслью: броситься в реку. Пронизывающий ветер чуть не срывал с нее платье. Холод проникал до самого мозга костей.

Из окна магазина падал свет; девушка задержалась на минуту в теплом луче. Старинные драгоценности, гербы, серебряные блюда блестели в витрине. В одном углу лежали три револьвера. Салли, словно привороженная, не отрывала от них глаз. Холодная жажда мщения овладела ею.

До этой минуты ее всецело поглощала горечь утраты; она не видела ничего, кроме страдающего личика ребенка. Теперь перед ней встал образ мужчины с выражением уничтожающего презрения на красивом лице. Она вошла и купила один из револьверов.

Как только он очутился у нее в руках, ей показалось, будто оружие тянет ее вниз, точно тяжелый гроб. Она спрятала свою покупку за пазуху и вышла. Она бесцельно слонялась по улицам, вся застывшая, поглощенная одним чувством, с безумным нетерпением дожидаясь утра. Она не сознавала даже, что плачет и громко стонет от боли, пока какая-то пьяная старуха не остановила ее и не увлекла к себе в темную, грязную дыру.

Наконец настало утро. Ей нужно было ждать до полудня. Решение ее было твердо. Она не испытала ни минуты колебания. Салли отправилась прямо к банку и стала за колонной, поджидая Филиппа. Когда пробило двенадцать, все, казалось, устремились вон из здания, все, кроме Филиппа Остина.

Салли начала дрожать. Она опустила руку в карман. Револьвер был там. «Пошли его скорее, скорее, — бормотала она безумную молитву. — Пошли его прежде, чем я утрачу мужество».

По улице прошел полицейский. Салли вся съежилась за каменным столбом. Полицейский посмотрел на нее, сделал несколько шагов, оглянулся и пошел дальше. «Теперь нет никого, никого, — бормотала Салли про себя. — Пошли его теперь».