Эл Алонсо Дженнингс - С О. Генри на дне (фрагмент)

Это привело меня в ярость. Я замахнулся кулаком. Портер схватил меня за руку:

— Эта нью-йоркская свинья не думала вас оскорбить, дружище.

Та же история повторилась и в следующие дни. Когда Портер в четвертый раз пригласил меня зайти все в тот же бар, я почувствовал любопытство.

— Что вам так нравится в этом жалком притоне, Биль?

— Я разорен, полковник, а буфетчик знает меня. Поэтому я пользуюсь там неограниченным кредитом.

Разорен! А выбросил, однако, двадцать долларов на ветер!

Портер не имел никакого представления о ценности денег. Казалось, он руководствовался каким-то своим собственным мерилом.

Благодаря своей расточительности он совершенно обнищал, но причудливые вклады приносили ему богатый доход в виде опыта и удовлетворения. Возможность выявить во всем своем богатстве собственное «я» было ему дороже всех материальных благ. И, однако, он был не из тех, кто легко примиряется с пустым кошельком. Он любил тратить. Он всегда стремился играть роль хозяина. Часто он говорил мне: «Я буду иметь удовольствие заказать это на ваш счет». Окончив есть, я начинал требовать счет и шуметь.

— Бросьте вы свои тщеславные замашки. Все давно уплачено и забыто. Пожалуйста, не подчеркивайте так вульгарно своего материального благополучия.

Он любил тратить, но еще больше любил раздавать деньги. В книгу, которую он дал Сю, было вложено десять долларов. Через несколько дней после пира в «Каледонии» она явилась к нему. Я ждал Портера.

— Я пришла вернуть ему вот это. Ваш приятель, уж не помню, как его звать, забыл заглянуть в книгу, прежде чем дать ее мне.

Как раз в эту минуту вошел Портер.

— Здравствуйте, мисс Сю.

Я забыл ее имя и называл девушку то Софи, то Сарра, то «милочка».

Портер сбросил плащ, который был на нем: — Войдите, пожалуйста.

— Я пришла только затем, чтобы вернуть вам это.

Портер посмотрел на бумажку, которую она держала в руке, с таким видом, будто думал, что Сю хочет подшутить над ним.

— Что это значит?

— Это лежало в книге, которую вы мне дали.

— Это не мои деньги, Сю. Вы, наверно, сами вложили их туда и забыли потом.

Девушка улыбнулась, но в ее умных черных глазах появилось выражение глубокой признательности.

— Забыла, мистер Биль! Если бы у вас было столько богатства, сколько у меня, вы ни за что в мире не могли бы забыть, что засунули куда-нибудь хоть один грош.

— Это ваши деньги, Сю, потому что они не мои. Но вот послушайте, Сю: если мне когда-нибудь придется туго, я отыщу вас и попрошу вас накормить меня обедом. А если у вас настанут черные дни, постучитесь в эту дверь.

— Не много найдется на свете таких людей, как вы, господа. — Лицо девушки покраснело от удовольствия. — Мы с Мэм думаем, что вы не иначе, как принцы.

На полдороге к вестибюлю она обернулась:

— Я знаю, что эти деньги были ваши, мистер Биль. Спасибо.

Представьте себе человека, который стоит на высочайшей вершине над всем миром и созерцает людской поток стремительно проносящейся мимо него в вечно меняющейся пышной процессии жизни. Каждый образ запечатлевается на живом негативе его души, каждая картина дает другие неожиданные оттенки, другую игру светотени. Таким человеком был по отношению к жизни Биль Портер.

Для него не существовало однообразия «мира, обескровленного умозаключениями», не существовало «жизни, движимой рутиной». Вечно новая, вечно неожиданная, вечно увлекательная, волнующая драма захватывала его ум своим юмором и трагизмом, потрясала его душу своими радостями и скорбями. Подчас она раздирала ему сердце и ввергала его в отчаяние, но никогда не казалась неинтересной или скучной. Портер беспрестанно жил в трепещущем, напряженном возбуждении, ибо он был из тех, кто умеет вслушиваться в громкий гул вечно мятущегося полуслепого человечества и понимать его. У него всегда был нерешительный вид человека, который с трепетом ждет чего-то; казалось, будто он только что пережил приключение или собирается выйти ему навстречу. Всякий раз, как я видел Биля, с губ моих сам собой срывался вопрос: «Что случилось, Биль?» Его манера держаться возбуждала любопытство. Я почувствовал это еще в тот день, когда он, спускаясь с веранды американского консульства, начал тихим высоким голосом свою торжественную юмористическую лекцию о положении питейного распивочного дела в Мексике.

Эта особенность не покидала его ни в унылые годы тюрьмы, ни во время тяжелой борьбы, которая привела его в Нью-Йорк. Он шел по извилистой дороге жизни мужественным шагом, не считаясь с опасными пропастями и шумными туннелями. Жизнь никогда не была для него обузой. С первой минуты, как я увидел его, до последнего проведенного вместе часа она никогда не утрачивала интереса в его глазах.

— Сегодня вам предстоит испытать своеобразное и очень сильное ощущение, мой храбрый бандит, и я буду иметь удовольствие наблюдать при этом за вами.

Это было в последний день 1907 года. Я целыми часами торчал в комнате Портера в «Каледонии», выжидая, когда он кончит работать. Он писал с молниеносной быстротой. Иногда, дописав страницу, он тут же комкал ее и бросал на пол. Затем снова писал страницу за страницей, почти не переводя духа, а то просиживал добрые полчаса неподвижный и сосредоточенный. Я устал ждать.

— В мире еще найдется кое-что новое для вас, — сулил он мне. — Впечатление будет такое сильное, что перед ним побледнеют все театральные ужасы ограбления поездов.

Мы вышли около полуночи. Он повел меня по переулкам и боковым улицам, в которых я никогда еще не бывал. Мы шли по темным узким закоулкам, которые старые пяти- и шестиэтажные дома, обветшавшие и запущенные, наполняли затхлым запахом плесени. Мы продолжали идти все дальше и дальше, пока не добрались, как мне показалось, до самого дна мрачной бездонной пропасти, находившейся в центре города.

— Слушайте, — шепнул он, и через минуту неистовый свистящий рев, словно рога, трубы и самые голосистые колокола небес и земли вдруг загудели, загремели и загрохотали все разом, наполнил эту дыру потрясающим гулом. Я протянул руку и тронул Портера за плечо:

— Ради бога, Биль, что это?

— Нечто новое под луной, полковник, поскольку вы не можете испытать этого нигде в подсолнечной. Это Нью-Йорк, дружище, приветствует вас с Новым годом.

Эта дыра (никто, кроме «странствующего волшебника», вечно ищущего новизны, не нашел бы ее) находилась где-то вблизи Гудзона.

— Не кажется ли вам, полковник, что маленькая беседа в моем успокоительном убежище приведет вас в чувство?

Мы спустились к докам и просидели там добрый час, не произнося ни слова. Это было мое последнее длинное свидание с моим гениальным другом, память о котором всегда была и будет для меня священной.