Евгений Пфиценмайер - В сибирь за мамонтом. Очерки из путешествия в Северо-Восточную Сибирь

На одной из тунгусских стоянок мы за два рубля приобрели только что убитого молодого барана. Его мясо очень вкусно и нежно, так же как и мясо испробованного мною впоследствии закавказского горного барана. На мой взгляд, оно по качествам превосходит мясо нашей дикой козы.

Белые куропатки встречаются здесь в течение круглого года. Они находят в этих горах множество ягод. Эти безобидные птицы переставали щипать ягоды и подымались на воздух только тогда, когда стая их уже успевала поредеть от выстрелов. Нередко после одного выстрела на месте оставалось до двенадцати птиц. Тунгусы убивают их при помощи примитивного лука. Порох и свинец они приберегают для более ценной дичи.

Однажды стремглав налетевший на стайку куропаток сокол выбрал себе одну из них и улетел с трепещущей добычей на вершину скалы. Разбойник принялся за обед. Перья так и летели. Мы спугнули его и вынудили таким образом бросить уже убитую жертву. Разгневанная птица кружила над нами, громкими криками выражая свое негодование. Мне удалось его подстрелить.

Наш переводчик Слепцов был мастером на все руки. Кроме своих непосредственных обязанностей он выполнял у нас еще роль повара и препаратора. Снявши с сокола шкурку, он отдал мясо ямщикам. Они угостили меня приготовленным из него жарким, и я убедился в том, что оно по своим качествам нисколько не уступает мясу рябчика. Это был сокол сапсак (Falko регеgrinus Briss).

Понемногу я начал овладевать якутским языком. Учителем моим был тот же Слепцов. Мы обычно ехали гуськом, и Слепцов давал мне уроки якутского языка. Это немало веселило наших ямщиков.

Слепцов в течение долгого времени был школьным учителем в одном из крупных якутских селений, расположенном в южной части области. Он отправился с нами исключительно для того, чтобы повидать свой родной „город” Колымск и живущих там родных.

Двадцать шестого июля мы прибыли на станцию Кюрелах.

Мы проезжали богатую озерами лесную область, лежащую между горами и Индигиркой. В последнее время здесь шли сильные дожди, очень затруднявшие наше путешествие. Приходилось целыми днями ожидать падения воды в переполнившихся реках.

Великолепная до сих пор погода резко изменилась. Дождь шел по нескольку раз в день. Ночью температура падала на несколько градусов ниже нуля. По ночам мы в палатке зябли даже больше, чем прежде в горах, где при ясном небе наблюдалась температура от 9°—13° (ниже нуля по Цельсию). Между десятью часами вечера и двумя часами утра становилось темно. При ясной погоде в это время наступали густые сумерки, а во время дождя было совершенно темно.

Содержатель станции Кюрелах опасался за сохранность своих лошадей. Наши якуты лишь после двухдневного ожидания решились перейти ревущий поток Догдо, самую большую перед Индигиркой речку.

Двадцать девятого июля пошел... снег! Лес, которым мы теперь проезжали, быстро приобрел совершенно зимний вид. К вечеру снег сменился дождем. Лишь к одиннадцати часам вечера мы, в необычной для нас темноте, добрались, наконец, до полуразрушенного сруба. В этом болотистом лесу человеческие поселения невозможны. Приходилось волей-неволей довольствоваться подобными жалкими убежищами.

Эти „поварни” мы все-таки предпочитали ночевкам в палатке. В них, по крайней мере, был сухой пол, а палатку приходилось разбивать на болоте. Дождь продолжался и на следующий день. Лежавшая на нашем пути речушка оказалась такой полноводной, что ямщик нашел брод лишь после двухчасовых поисков.

По пути к броду нам пришлось проехать через лесную прогалину. Здесь мы увидали руины двух якутских юрт. Ямщики сказали нам, что в этих местах давным-давно жили люди, но поселение вымерло от оспы.

Выше по реке мы, действительно, увидели несколько сделанных из лиственницы гробов. Они были уже частично разрушены. Воды подмыли берег, и один из гробов соскользнул вниз. Из его трещин нам улыбался покрытый волосами череп. Труп был укутан в меха. Наш ямщик и казаки со страхом смотрели на это зрелище.

Мне хотелось захватить с собой хотя бы один из черепов. Я предложил Слепцову несколько отстать от каравана, но он горячо отговаривал меня от задуманного. Подобный поступок мог бы сильно восстановить против нас ямщиков-якутов.

Мы быстро отправились вперед, подальше от этого жуткого места. Якуты избегают таких мест, так как верят, что среди могил обитают злые духи.

Не дальше как через полчаса после этого, при нашей переправе через небольшой ручей, лошадь Слепцова споткнулась, и бедняга полетел в воду, прямо через ее голову. Правда, его предварительно уже достаточно измочил дождь, и он сделался немногим мокрее всех прочих.

Когда мы в этот вечер сушили у пылающего огня мокрую одежду, ямщики, искоса поглядывая на меня, старались уверить Слепцова, почему с ним приключилось это несчастье. Это, по их убеждению, было наказание за дурные мысли и намерения!

На следующий день до вечера шел сначала снег, а потом дождь. В течение всего дня на нашем пути не попалось ни одного живого существа.

Лошади бежали с понуренными головами. На последнем привале они не нашли пастбища и были, очевидно, очень голодны. Дорога стала настолько топкой, что они ежеминутно увязали и двигались с трудом.

В полдень мы дали им час отдыха и затем уже без перерыва продвигались вперед до одиннадцати часов вечера. Пришлось остановиться за двадцать километров до ближайшего сруба — измученные лошади не в состоянии были идти дальше.

В этот день мы оставили за собой лишь двадцать восемь километров пути. Высушиться нам не удалось, так как палатка была слишком тесна, чтобы можно было развести в ней огонь. Мы вместе с ямщиками и казаками лежали в ней, как сельди в бочке, и, хоть немного, согревали друг друга.

На третий день мы попали в ужаснейшую топкую тундру. Шел ливень! На всех нас не было сухой нитки. Ближайший сруб оказался полуразрушенным и мало защитил от дождя. Товарищи мои упорно не желали ехать дальше. Я согласился лишь на четырехчасовую остановку для отдыха и чаепития. Мои надежды на то, что эта пауза придаст бодрости обессилевшим лошадям, почти не оправдалась. Животные час от часу слабели, и в десять часов вечера нам пришлось снова остановиться на ночлег. Мы провели в седлах целых четырнадцать часов и, тем не менее, проехали сегодня еще меньше вчерашнего — всего двадцать два километра!

На утро я первым выполз из палатки. Дождь все еще продолжался.

К полудню мы подъехали к довольно приветливому срубу. У него были даже окна, затянутые дублеными рыбьими кожами. Здесь, на столе я нашел оставленное мне Герцем письмо. Оно было очень невеселое. Ему пришлось столкнуться с теми же затруднениями, что и нам. Несмотря на более легкую поклажу, передовая часть экспедиции опередила нас всего лишь на три дня. Тем не менее, он настойчиво просил меня торопиться.